Голубиная книга 2 - Ирина Боброва

баб, помогающих Елене Прекрасной по хозяйству. Елена девочку привечала, выплёскивая на неё свою нерастраченную любовь к детям. Она сама следила за одеждой Оленюшки, рассказывала ей о модах и учила «манерности».

Улыбнулась Василиса, погладила ученицу по голове.

— В природе всё равновесно задумано, — сказала она. — Ничего нет совсем вредного, как и только полезного — всё правильно и зачем — то надобно. И акрида та пользу приносит. Где помрёт стая саранчёвая, да вовремя запахают её люди земледельные, там семь лет урожай собирать невиданный будут. Такой, что возов не хватит, с полей в закрома доставлять. А потому оценивать что вред, а что польза с детства надобно учиться, но только применимо к своим деяниям, дети. Только с того, будет ли польза от твоих дел другим людям, али нет. А в природе всё пользительно, даже то, что на первый взгляд ненужным кажется. Потому и песни наши, и сказки, и прочее творчество народное природу прославляет. Вот сейчас вы мне загадки скажете, где явления разные земные, небесные показаны, где про реки да травы говориться, про поля да леса. Ну, кто первый?

— Я!

— Я знаю!

— Я тоже знаю! Вот загадка: стоит дед над водой, колыхает бородой!

Василиса одобрительно кивнула и спросила:

— Кто угадает, о чём эта загадка нам говорит?

— Водяной то, у него борода длинная!

— Да что ж водяной, любой дед бородатый!

— Вы забыли, что мы природу ведаем, и загадки у нас о природе, — напомнила учительница.

— Да что думать, камыш то, над рекой стоит и на ветру колышется, — ответила Оленюшка, глянув на пруд.

— А я тоже такую загадку знаю, — неспешно объявил Любим, широкоплечий недоросль, радуясь возможности хоть раз правильно ответить. — Лысый жеребец через прясла глядит. Что сие означает?

Задумались соученики, ответа ни у кого не было. Василиса Премудрая снова детям помогла:

— Забыли вы, что Месяц Месяцович по небу на коне скачет, о том загадка и говорит.

— А почему лысый? — поинтересовался кто — то из учеников.

— Да кто ж знает, какие у них там в Ирие моды на причёски? — снова молвила Оленюшка, несмотря на свои младые годы, девочка сообразительная. — Может, у них там парикмахера из городу Парижу нету, и цирюльника грецкой национальности тоже не пригласили по недомыслию. А брадобрею всё едино — что бороду сбрить, что голову лысиной украсить.

— Отвлеклись мы от природоведения, вернёмся к загадкам. Ты, Горыша, можешь нам загадочно о явлениях природных поведать?

— Стоит палата, — несмело начала одна из голов малолетнего змеёныша.

— Кругом мохната, — продолжила другая, потом все три головы переглянулись и хором закончили:

— Одно окно и то мокро!

— Этому — то я тебя учу, охальник! Ишь, чего выдумал! — Вскричал Горыныч — старший и щедро отвесил подзатыльников всем трём головам своего отпрыска.

— Тятя! — заревел Горыша. — То ж солнце ясное! Оно аки глаз с неба смотрит, вот я и сравнил с глазом. Ресницы вокруг глаза мохнаты, а сам глаз сырой, а когда плачут люди, то и вовсе мокрым делается, — завопил, было, змеёныш, но тут же умолк и, хитро блеснув глазёнками, поинтересовался:

— А ты чего подумал, что так взъярился?

— Да так, ничего не подумал, — Горыныч смутился, взгляд опустил.

— Хи — хи, — засмеялся в ивняке Кощей Бессмертный, — жениться тебе надо!

— Е — эх, — послышался следом тяжёлый вздох Дворцового. — Бедненький мой сыночка, одинокий мой…

А Василиса Премудрая, дабы учеников от двусмысленности отвлечь, объявила:

— Анатомию человека ещё рано вам знать, проведём теперь занятие физкультурное. Сегодня мы игре аглицкой упражняться начнём — футболу.

Обрадовались ребятишки, загомонили. Вскочили, на команды разбились, да на лесной опушке ворота камнями обозначили. Горыныч — младший на ворота хотел встать, но Василиса Премудрая его в нападение поставила, сказав, что ворота для него малы. Понёсся меньшой змей за мячом, игрой увлёкся, крылья распустил. Зацепился он крылом за берёзу, кувырком по траве покатился. С берёзы Леший, словно спелое яблоко, в траву рухнул. Тут же Кощей Бессмертный из кустов пулей вылетел, к змеёнышу кинулся и ну причитать:

— Ушибся мой маленький, ушибся мой хорошенький!

А следом за ним Дворцовый:

— У собаки заболи, у кошки заболи, у Лешего заболи, а у Горыши заживи…

— И чего ты там шепчешь, — проскрипело рядом. Из травы поднялся Леший и, потирая ушибленный бок, проворчал:

— Я с берёзы как навернулся, так думал — дух вышибло. Мне оно достаточно будет, добавки не требуется.

— Ничего с тобой не сделается, — отмахнулся от Лешего, словно от назойливой мухи, Кащей, — а дитятку малому помощь нужна.

— Дитятко! Дитятко! — Загомонила ребятня, насмехаясь над змеёнышем.

— Мы воинами вырастем, а ты дитятком останешься! — подтягивая сползшие портки, закричал крепкий парнишка лет шести. — Маленький мой, зелёненький мой, — прогнусавил другой озорник, передразнивая Кащея Бессмертного.

— А я… я вас щас огнём спалю, — хором воскликнули все три головы Горыныча — младшего, — и посмотрим, какие вы воины!

— А у тебя мамки нет! — совсем уж запальчиво возразил оппонент, не замечая, что логики в утверждении никакой. Дети, они ещё не знают, что словом больнее ударить можно, чем кулаком. Меч булатный порой легче ранит, чем слово острое. Змееныш, хоть и не думал поначалу огнём плеваться, но от обиды забыл, что людям навредить может — угрозу свою тот час привёл в исполнение. Ни дядька Кощей, ни Горыныч — старший, ни строгая учительница Василиса Премудрая помешать не успели. Но от волнения струйки пламени получились маленькими, только и хватило, что Лешему причёску попортить.

— Ой, горю, горю! — Леший забегал по поляне, боясь сбить пламя с макушки. Пока ребятня к пруду бегала, воды в лопуховых листьях таскала, да макушку лесного хозяина смачивала, Дворцовый с Кощеем над змеёнышем охали, руками всплёскивали и причитали:

— Ой, да что ж огонёчек — то такой маленький, да поди горлышко заболело. Говорил тебе, не давай воды родниковой ребёнку пить, дак ить тебе ж, Кощею, законы не писаны! Супостатом ты был, супостатом и остался!

— Да пошто ты меня коришь? — Возмущался в ответ Кощей. — Сам — то, сам — то!..

— А што я?.. Што я?…

В пылу спора они и не заметили, что дети уж ссоры свои позабыли и во всю мяч по опушке гоняют, а Горыныч — старший взлетел в небо и за лесом скрылся.

Тяжело летел змей. Так тяжело, будто камень пудовый на сердце кто положил. Крыльями с трудом взмахивал, и молчание тягостным было. Наконец, не выдержал Старшой, проговорил:

— Малышу мать нужна. Вот вы, братья, что хотите делайте, а нужна.

— Кто о чём, а вшивый о бане, — горько усмехнулся Озорник.