По старой дороге далеко не уйдешь - Василий Александрович Сорокин

— Мы делаем не первый фильм… Не волнуйтесь, все будет хорошо.

— Не слышал, чтобы вранье когда-нибудь было хорошим! — резко сказал Уверов. — Категорически прошу вычеркнуть из текста все натяжки. Иначе не подпишу!

— Если вы так настаиваете, пускай будет по-вашему, — нехотя согласился режиссер, и они вместе с Уверовым стали поправлять текст.

Из киностудии Александр Максимович вернулся в лабораторию. За его письменным столом сидел Прутиков. Увидев Уверова, он вскочил.

— Я на минутку. — И сразу приступил к делу: — Мне передали коллективное письмо мастерской, в котором рабочие просят отстранить Кочкарева от должности. Неприятная история… Мне Кочкарев казался старательным, а тут про него такое пишут! И причем рабочие, — подчеркнул он. — Я в мастерской не бываю, не знаю, правда ли все это.

— Вот еще новость! — проговорил Уверов, досадуя на Кочкарева, что тот не внял его советам и продолжал демонстрировать свой характер. «Пусть пеняет на себя», — подумал он, отправляясь на второй этаж к Прутикову.

Уверов и Прутиков не были друзьями. Их встречи происходили только в институте и главным образом по общественным делам — оба были членами партбюро. Общаясь, они хорошо узнали друг друга, но на многие вещи у них не было единого взгляда.

Прутиков был взволнован. Из поступившего письма явствовало, что он, Прутиков, был не прав, правым оказывался Буданов. От одного этого ему было не по себе. Он поглядел грустными усталыми глазами на Уверова, взял со стола перепечатанные на машинке и скрепленные скрепкой страницы письма, передал ему.

Уверов пробежал глазами страницу, другую. Нахмурился… Закончив читать, встал под форточку и закурил.

— Хорошо еще, что нас с тобой не обвиняют. — Он затянулся и, не гася сигареты, аккуратно положил ее на край стола так, чтоб зажженный конец не касался дерева.

— Что будем делать? — Прутиков замахал рукой, отгоняя от себя дым. — Ведь так оставлять нельзя. — Опустив глаза, он задумался: «А интересный тип этот Буданов: подпись свою не побоялся поставить первой. И ведь знает, что это дает основание считать, что он был и инициатором, и автором письма. Может быть, вызвать его на партбюро и спросить как коммуниста?..»

Александр Максимович взял со стола сигарету.

— Буданов человек заводской, — мягко заговорил он, — привык к иным порядкам и, само собой разумеется, хочет исправить положение. В общем, письмо-то правильное, Кочкарева защищать нам с тобой не стоит. Иначе Буданов напишет куда-нибудь еще. Теперь проверяют каждый факт, а их в письме указано много, и если хотя бы половина окажется верной, нас не похвалят. Нет уж, пускай работает комиссия и докладывает дирекции, как и что.

Прутиков достал носовой платок, провел им по лбу.

— Все-таки Буданов должен был бы сначала посоветоваться с нами, — неуверенно сказал он.

— Ну хорошо, предположим, что Буданов пришел бы. И что бы мы сделали? — Уверов в упор поглядел на Прутикова. — Ровным счетом ничего!

— Во всяком случае, мы были бы в курсе событий, а то получилось все как-то без нас.

Уверов рассмеялся:

— Без нас!.. А ты что, поставил бы под письмом свою подпись? Или как секретарь партбюро пошел бы в дирекцию уведомить ее о фактах, изложенных здесь? Что-то прежде я в тебе этого не замечал. Зачем же обвинять человека в том, в чем виновны мы сами? А мы виноваты в том, что потеряли доверие людей к себе! Не знаю как тебя, а меня это тревожит. Жизнь есть жизнь, от нее нельзя отмахнуться, мы же за последнее время только и делаем, что от всего отмахиваемся. А имеем ли мы такое право и как руководители, и как ученые?

Прутиков поежился.

— Ну извини, ко мне это не относится. Я не отмахиваюсь и при случае всегда стараюсь вмешаться.

— В угоду кому и чему? — парировал Уверов, но, почувствовав, что горячится, махнул рукой. — Давай говорить о деле. Пускай Голубев назначает комиссию, он главный инженер, ему и карты в руки. Комиссия все выяснит, а дирекция пусть решает.

Маленькие глазки Прутикова сощурились.

— Значит, ты хочешь, чтоб дело обошлось без нас, без партийной организации? Отмахиваешься, как только что ты изволил выразиться, сам?

— Какое же ты хочешь принять участие? — не сдавался Уверов. — Хочешь объявить Буданова дезорганизатором, лишить его инициативы, чтобы впредь он не поднимал щепетильных вопросов?

Прутиков ничего не ответил.

— Если ты действительно хочешь помочь делу, тогда давай подумаем вместе. Лично я не вижу другого пути, как создание компетентной комиссии. — Уверов замолчал, полагая, что наконец убедил Прутикова.

Тот в ответ кивнул:

— Пусть будет так.

Выйдя от Уверова, Прутиков задумался. Все труднее становится работать. В следующий раз, когда будут выбирать в партбюро, он, пожалуй, даст отвод своей кандидатуре. Пускай работают сами — он посмотрит, как у них получится.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Однокомнатная квартира Буданова была угловая, одна сторона ее выходила на юго-восток, другая — на юго-запад. В ясные дни с утра и до вечера в окна лилось солнце, и комната, оклеенная светлыми обоями, была веселой. До переезда в нее Иван жил в старом, деревянном, без газа и водопровода, доме, с залатанной крышей, с простенками, где одно бревно выпирало из-под другого. Под балками стояли подпорки, потолок пожелтел от подтеков. Когда шел дождь, в подставленную посуду со звоном падала мутная вода. Это так досаждало и выматывало нервы, что Иван не выдерживал, срывался и уходил куда-нибудь.

Когда он получил новую квартиру, то с такой любовью ее оборудовал — делал полки, прикреплял шторы, врезал замок, переносил штепсели, — что не замечал, как летело время. Он выбросил всю старую мебель, купил новую, комната выглядела у него по-современному, и сам-то он стал другим. Раньше обычно вставал с постели, кое-как умывался и бежал на работу. Сейчас же стелил на пол коврик, включал приемник и занимался зарядкой. Потом шел в ванную, вставал под душ, под освежающий поток воды. Легким и пружинисто-собранным выходил он из ванной, и заряд бодрости сохранялся в нем до конца дня.

На улице, где он теперь жил, когда-то были огороды. Сейчас же это был новый микрорайон со своими магазинами и мастерскими бытового обслуживания. В красивых двухэтажных домиках располагались детские сады и ясли, кругом были разбиты скверики. Все Ивана устраивало — и район, и новая работа. У него и мысли не возникало, чтобы уйти из института, несмотря на сложившиеся для него неблагоприятные обстоятельства. Новая жизнь казалась необыкновенно интересной, и потому он так упорно боролся, твердо убежденный, что в конце концов одержит победу. Это заполняло его всего, скрашивало одиночество.