Последняя картина Сары де Вос - Доминик Смит

– Общее правило – на пять тонов светлее окончательного. С расчетом на высыхание и лак. Давай, попробуй.

Элли понравилась картина – мирные коровы и утро на берегу. Она встала перед мольбертом, и Майкл дал ей тонкую кисточку с краской на конце.

– Старайся по возможности следовать мазкам, – сказал он.

Элли взяла кисточку и уперлась рукой в картину. Мазки художника были ровные и шли горизонтально поперек зернистости холста. Элли легким движением провела кисточкой по холсту, и краска легла. Элли сразу поняла, что мазок идеален – если не считать более светлого невысохшего тона, он едва отличался от оригинала. Майкл стоял рядом, от него пахло ацетоном и старыми газетами. Элли сделала еще несколько мазков – и все они усиливали плавность перехода. Она отступила на шаг и посмотрела на Майкла, который почему-то сразу перенес внимание на бумаги, лежавшие у него на столе. Братья Франке не были щедры на похвалу, так что Элли ждала кивка или скупого: «Неплохо». Но Майкл, не глядя на нее, взял со стола какие-то счета и сказал:

– За двадцать лет я не видел, чтобы ученик настолько запорол картину. Может, таким, как ты, лучше заниматься чем-нибудь другим.

Элли застыла, не в силах двинуться, не в силах понять, почему он был так жесток. Что он хотел сказать, говоря «таким, как ты»? Что она девочка? Католичка? Дочь паромщика? Потом он добавил: «Скоро ланч. Зайди к Джеку, спроси, что он хочет. Мне гамбургер с беконом». Элли вышла из мастерской в слезах, спустилась по лестнице и вышла на улицу, ничего Джеку не сказав. К братьям Франке она больше не вернулась, но через несколько недель увидела в витрине галереи ту самую картину. Все ее мазки остались, ничуть не подправленные, идеально сливающиеся с кусочком синего неба.

Что-то в ней после этого изменилось. Злость возвращалась снова и снова, как припев. Долгие годы воспоминания о том дне накатывали всякий раз, как она расчищала или ретушировала полотно, – а с ними и чувство, будто она взялась за работу не по плечу. Иногда от ярости перехватывало горло. Давно надо было забыть жалкого старика, который поскупился на похвалу талантливой девочке. Братья Франке сказали отцу Барри, что она сбежала в обеденный перерыв, и тот охладел к ученице. Начиналась новая эра – эра жизни на периферии. Лежа поперек кровати сорок с лишним лет спустя, чуть хмельная от красного вина, Элли читает свои юношеские дневники и чувствует рядом никому не нужную, чуть наивную девочку-подростка. Она гадает, не была ли подделка своего рода местью – выплеском злобы на Джека и Майкла Франке, на невозможность пробиться в Институте Курто, кроме как по знакомству, на собственного отца. А больше всего – на девочку, которая стояла на застекленной веранде и думала, что она талантлива и этого довольно.

Звонок телефона вырывает ее из глубокого сна. Элли встает и спросонок ошалело бредет по дому, держась рукой за стену. Она не успевает вовремя взять трубку, так что включается автоответчик. Есть мелкое удовольствие в том, чтобы слышать, как Хелен подбирает слова для импровизированной речи. «Здравствуйте, Элли, это Хелен Бёрч из галереи, я хотела спросить, не могли бы вы заглянуть в лабораторию? Может быть, условимся о времени? Я тут проводила исследования трех картин де Вос и нашла довольно много странного. Хотелось бы обсудить это все в личном разговоре. Сейчас я убегаю до конца дня – к зубному врачу, брр! – но завтра с утра на работе. Если сможете, приходите в любое время до двенадцати часов, когда будет удобно, и посмотрим результаты. До свидания, всего хорошего».

Элли возвращается на веранду посмотреть, что там с мини-кораблекрушением.

Внутри аукционного дома на Западной пятьдесят седьмой улице, среди стен, обшитых панелями орехового дерева, и папоротников в бронзовых горшках, Марти становится немного не по себе. Все здесь очень солидное, очень дорогое и напоминает ему старинный стейк-хаус или новоанглийскую закрытую школу. Он приехал за час до аукциона и теперь ждет, когда машина доставит Элинор Шипли. Сотрудники «Торнтон и Моррел», главы отделов и каталогизаторы, одеты как гробовщики, но с яркими галстуками-бабочками. Швейцар держится, будто ученый эпохи Возрождения, которого поставили на улице по какой-то нелепой ошибке. Марти вспоминает улыбчивого швейцара «Сотбиса», похожего на вышибалу из лондонского ночного клуба.

Он стоит у окна на улицу, ждет заказанную машину. Обеденный перерыв уже миновал, прохожих мало – затишье посреди бабьего лета. Цветочница и мастер по ремонту часов стоят перед своими магазинчиками, курят и разговаривают. Подъезжает черный кадиллак. Марти ждет, когда водитель выйдет и откроет заднюю дверцу, когда покажется Элинор Шипли, но открывается передняя пассажирская дверь и на проезжую часть выскакивает высокая блондинка. Такси, под которое она чуть не угодила, сигналит. Из кадиллака медленно вылезает шофер в фуражке и пристыженно оглядывается – не видел ли кто-нибудь, как это чокнутая бруклинская девица приехала на переднем сиденье. Обходя кадиллак, девушка поднимает левую ногу и, держась за капот, поправляет ремешок туфли на высоком каблуке. Шофер берет ее под локоть и направляет к аукционному дому. В нескольких футах от входа она останавливается и тянет шею, оглядывая фасад. Рот чуть приоткрыт. Шофер торопливо возвращается в кадиллак, моргающий аварийкой у тротуара. Так что первые впечатления Марти таковы: долговязая, нескладная, не знающая, как принято себя вести. И на каблуках наверняка не ходила бог весть сколько. Хорошенькая на небрежный англиканский манер – волосы собраны на затылке, лицо бледное, веснушчатое, волевое, умные зеленые глаза. Нос чуть курносый, отмечает Марти, наблюдая, как швейцар с ней здоровается. Наследие ткачей, пивоваров или каторжников из Средней Англии, продолжает думать он. Но вот эти зеленые глаза подразумевают сокрушительный интеллект, вывезенный в колонии, словно краденый бриллиант. «И когда только я успел сделаться таким жалким снобом? Она украла у меня нечто бесценное».

Она входит в двустворчатые стеклянные двери, и Марти говорит:

– Мисс Шипли?

У нее, наверное, глаза еще не привыкли к полутьме после яркого солнечного света, потому что она вздрагивает, заметив кого-то перед собой.

– Мистер Альперт. Очень приятно. Пожалуйста, зовите меня Элли.

– А вы, пожалуйста, зовите меня Джейк.

Он всматривается в ее лицо, пытается различить опаску. Ему нравится, что губы у нее не накрашены.

Она говорит, немножко чересчур строго:

– Должна предупредить, это мой первый аукцион. Искусствоведы не жалуют аукционы, считают их мелочно-торгашескими.

– Такие они и есть, – отвечает Марти. – Комедия манер с добавлением маленьких деревянных карточек. Вам понравится. Я научу вас здешним зверским обычаям. Не бойтесь, что вы новичок. Мне нужен ваш острый глаз эксперта.

– Кстати, о глазах… – Она роется в большой кожаной сумке, вытаскивает очки в черной оправе, надевает их и моргает, как будто только сейчас четко увидела все вокруг.

– Прогуляемся и посмотрим, что тут есть? – спрашивает он.