Сегодня мы откроем глаза - Иван Ревяко

Татьяна хотела заплакать, но не могла. Когда-то все было выплакано.

Боль медленно расправляла свои полупрозрачные крылья, настолько тонкие, как паутина. Каждое их перышко было неровным, потрепанным, но абсолютно гладким и черным.

– А через девять месяцев родилась ты. Я знала, чей ты ребенок. Не только мой. И я не хотела, чтобы в тебе осталось что-то от этого мерзавца. Я знаю, что сделала лучше. Но не знаю, для кого. Я ведь больше всего желаю, чтобы ты была счастлива.

Катерина плакала. Не от шока, не от новости, а от того, насколько она ошибалась. Всю жизнь свою она видела мать, как какого-то бесчувственного робота, а тут слезы. Даже за самой большой и крепкой стеной может скрываться хрупкое и беззащитное дерево. Поэтому люди и возводят эту непробиваемую стену, что защищает деревце от колючих и холодных ветров.

– Мама, я тебе такое говорила нечасто, если и говорила, но я тебя очень люблю и хочу сказать спасибо за все, что ты мне дала вместе с папой в жизни.

Они обнялись, как старые, добрые подружки.

Пропала Боль, разорвавшись на острые осколки. Теперь на ее месте была прекрасная девушка, освещая своими глазами целые горизонты жизни. Ее белые, сияющие крылья не давали упасть и никогда не дадут. Любовь может привести за собой Боль, но лишь она и способна ее победить.

– Я, правда, хочу тебе лучшего, – говорила Татьяна, – но я боюсь, что ты станешь такой же, как и он. И знаю я, что эта треклятая инженерия это не твое, и город этот тоже не твой. И все, что я тебе давала, не твое. Но я думала, что так будет лучше.

– Мама, ты все правильно сделала, – подняв голову матери и заглянув прямо в сверкающие глаза, сказала Катерина.

– Знаешь, когда я была в Вене, я точно поняла, что мое, – ласково добавила она.

– И что же? – впервые не скрывая интерес, спросила Татьяна.

– Мама, я хочу, – она запнулась, но продолжила, – я хочу стать актрисой. Очень хочу. И я поняла, чего мне не хватает.

– Будь, если хочешь, – спокойно и уверенно сказала Татьяна, – я теперь всегда буду тебя поддерживать.

Она оставалась дома еще неделю. За это время они очень многое обсудили. Они говорили столько, сколько не говорили, наверное, за всю свою жизнь.

Свои крылья медленно, но верно распускала Свобода. Ее крылья не похожи на крылья других чувств: они из цветов, из свежих цветов, полевых и еще в росе.

Катерина многое узнала о своей маме. Она даже попросила ее нарисовать что-то. Татьяна, нисколько не думая, нарисовала свою дочь.

– Мам, у меня глаза серые, – сказала Катерина после того, как взглянула на прекрасное творение матери.

– Разве? – удивленно спросила та.

Подойдя к зеркалу, Катерина удивилась: всю жизнь она считала свои глаза серыми. А тут они стали голубыми.

«Помни, что я тебя очень люблю. Я не говорила тебе, но все время я считала тебя самым лучшим, что было, есть и будет у меня. Живи только этим днем, но не забывай о будущем. И не повторяй моих ошибок. Целую, мама» – такую небольшую записку вместе с миниатюрной картиной, написанной родной рукой, нашла у себя в сумке Катерина, когда вернулась в Грац. Теперь она с улыбкой вспоминала свой дом, мать и отца.

Она радовалась солнцу, что встает поутру, запахам и деревьям, радовалась новым людям и не боялась танцевать на улице. По-настоящему радовалась, чего не могла раньше. То, что болело и кололо когда-то между лопаток, вероятно, было крыльями, что так усердно резались. И вот, наконец, почти прорезались.

Еще чуть-чуть и все будет.

***

Рей, полный раздумий, ехал домой. Мысли, словно животные, попавшие в яму, сжирали друг друга, а потом и сами умирали от нехватки пищи. Они могли выбраться из нее, но не знали, как, а может, просто не хотели. Он точно знал, что сделает почти сразу же по приезду.

Так и случилось.

Он вернулся к своему морю, родному морю, полному соли и разнообразных животных. Вернулся к своим старым скалам, пронзающим горизонт острыми вершинами. Вернулся и небу, безгранично чистому, но не светлому. И к солнцу, которое уже давно не светит. Рей вернулся к тому, что было его, но не приносило былой радости. Вернулся к прошлому.

Все думают, что самое загадочное время жизни – это будущее. Но я скажу, что и прошлое таит в себе немало загадок, хотя, казалось бы, все очень просто. Мы знаем, что произошло, как это повлияло на нас и мир вокруг. Но не знаем, зачастую, что принесло нам. Каждый момент прошлого – неповторимая, точно снежинка, песчаная крупица в большой чаше жизни. Именно прошлое и составляет нашу жизнь. Будущее – это небо, а прошлое – это земля. Пусть не всегда и крепкая.

Родители Рея были живы и здоровы. Они все так же занимались своими делами, вели хозяйство в новом доме, принимали туристов, путешествовали, ловили жизнь за пышный хвост. Они думали, что с их единственным сыном все в порядке – он, только заканчивая университет, имеет работу и стабильный заработок, который поможет ему существовать и без их помощи. Он посещает какие-то мероприятия, дружит с кем-то и выглядит вполне нормально. Иногда так случается: человек, выглядящий нормально, может оказать пустым внутри.

Каждую новую весну, ветреную и прохладную, вот уже четыре года Рей возвращался с Вены с одним чувством, которое очень трудно описать. Это было что-то наподобие надежды, только надежды бессмысленной. Каждую весну, пребывая в Вене, он чувствовал что-то рядом с собой, даже кого-то, чье легкое касание способно зажечь его. Он ощущал, что исполняет какой-то долг, что-то, чего он не обещал, но знал, что должен это делать. Если бы вы его спросили, что он помнит про Вену, ответ был бы очень прост: ровным счетом ничего.

Иногда ему казалось, что он сходит с ума (даже смеялся сам над собой): ему чудилось, будто Софа гуляет рядом с ним, что он рассказывает про этот город, а она с восхищением слушает.

Он не был там уже четыре года. Кладбище казалось ему не чем-то пугающим, скорее чем-то бессмысленным. Ничего там не изменилось, разве что появились новые надгробия или старые поменяли свой цвет, приобрели глубокие трещины-морщины, потускнели и померкли, точно воспоминания о покойниках.

Рей проходил между рядами, не обращая внимания ни на величественных ангелов, ни на сверкающие на солнце плиты, ни на что. Он точно знал, куда надо идти.

Легкий ветер покачивал его густые волосы, кружился вокруг него и шептал на ухо: «Не иди, не надо… бесполезно…тщетно… не вернешь… забудь… не будет… стой… плачь…пусть болит… не переживешь… ее нет… куда ты… постой же… развернись… уйди…» Но он не слушал ветра.

Этот ангел стоял уже не в конце кладбища, как было четыре года назад, а где-то в середине, среди таких же, как и он. Он все также смотрел вниз полузакрытыми глазами, держа в руках бледно-голубую, уже грязную лампаду. Все выглядело неаккуратным и очень забытым.

Парень присел на небольшую скамейку, что стояла слева от ангела.