Сегодня мы откроем глаза - Иван Ревяко

Уставшие, спокойные глаза не выразили ничего, что могло бы свидетельствовать об обиде или досаде, вызванной словами Ревности.

– Все равно ты не сможешь жить вечно, – лишь произнес он.

Вульгарно засмеявшись, снова заговорила она:

– Пока, – голос ее звучало громко и высоко, – есть она, буду и я.

Она указала пальцев на девушку с небесными глазами и длинными светлыми волосами, тихо стаявшую в углу.

Безумные, угольные глаза Ревности сверкали, в них просматривалось желание либо выиграть эту партию, либо унизить старика, либо загореться неистовым пламенем. Первое от нее не зависело, так как одиночество может ждать и думать сколько угодно, второе тоже: она не способна что-то сделать старику, только не она. Третье точно было в ее власти, но у нее пока недостаточно сил, чтобы гореть, как Лондон или Москва.

– Ты зависишь от меня, – неожиданно заговорила Любовь, все еще не смотря на нее, – а я от тебя нет. Поэтому ты ошибаешься.

На том они и остановились, потому что Мэг решила поспать. Сон помогает. Наверное.

На протяжении всей, по ее мнению, никчемной жизни, у нее не было того человека, которому она могла полностью открыться, которому бы могла рассказать про предательство, про смерть родителей, про всю себя настоящую, потому что боялась спугнуть человека. Слишком много плохого она перенесла, и ни за что не могла допустить, чтобы это произошло с кем-то, кого она любит. После знакомства с Катериной что-то произошло с ней, словно маленький, почти засохший росток полили ключевой водой и поставили под лучи летнего солнца, и он пророс. Она хотела, чтобы подруга была счастлива, но одновременно чувство собственности нарастало в ней, мешая всему хорошему.

В ней боролось две стихи: вода (это любовь и желание самого лучшего, что только может быть в жизни, для Катерины; готовность защищать ее, дарить радости жизни, вдохновлять и воодушевлять, брать на себя все проблемы и грязь этого мира) и огонь (желание, чтобы Катерина находилось с ней все время, делилась всем и вся, позволяла о себе заботиться, как бы ужасно не звучало, чтобы Катерина была только ее и больше ничья). Эти стихии разразили войну внутри девушки, которая разрушала ее с каждым часом с того момента, как она услышала об этом парне. Она больше всего боялась остаться одна, но и боялась, что ее маленькое сокровище снова зароется в землю. Согласитесь, неприятно видеть, что человек, для которого ты делаешь все, пусть даже он этого и не знает, расцветает при виде незнакомца, как не расцветает при вас.

Безусловно, она не спала. Просто смотрела в потолок, позволяя слезам путешествовать по просторам ее лица. Кажется, прошла всего секунда, но прошли часы. Катерина все не возвращалась. В голове девушки всплывали картины, как ее подруга гуляет и смеется вместе с этим человеком, радуясь и наслаждаясь его обществом, не вспоминая про нее.

3

По Вене в это время прогуливались тысячи таких пар, как Рей и Катерина. Так же бродили по отдыхающему городу, так же пили горьковатый кофе, купленный в случайной уличной кофейне, так же разговаривали, о чем попало, забывая через минуту содержание разговора.

Небывалое чувство чего-то прекрасного, необъятной свободы и светящегося вдохновения полностью поглощали Катерину. В каждом движении она видела совершенство, в любой проезжающей машине – колоссальное развитие мира и технологий, в каждом маленьком, мимо пробегающем ребенке – будущего героя молодых грез, в каждом старике – достойного представителя страны или вообще рода людского. Она ловила теплое и нежное дуновение ветерка, но не жадно, а желая поделиться с другими этим невидимым сокровищем. Любая нотка самого утонченного запаха настораживала ее, будто самая главная загадка жизни. Любое слово Рея звучало фоновой музыкой всему прекрасному. Она была везде и одновременно нигде (если не считать мир мечтаний). Она видела и слышала все, что происходило, и одновременно ни на что не обращала внимания. Мысли Катерины были сконцентрированы на чувстве, подобном бабочкам в животе, только они были где-то под горлом, в груди, точно эти самые бабочки летали там, щекотали ее изнутри, а потом устало засыпали, снова просыпались и снова щекотали. Теплота, как утреннее солнце, только зарождающееся, поселилась в ней.

То, что происходило с Катериной, ей самой безумно нравилось, но в то же время и настораживало. Так всегда происходит с человеком, который с самого своего рождения ограничивается в чувствах или лишается возможности открыто демонстрировать их. То же случается и с желаниями. Мы привыкли ограничивать их, привыкли, будто должны желать только одного, любить только одно занятие или вещь, песню или картину, фильм или игру. Но на самом деле никто не обязан скрывать эмоции или желания (только если вы этого честно не обещали).

Сколько разнообразных мыслей пронеслось у нее в голове, но они были похожи: она пыталась понять выбор своей жизни, но не могла. Все сводилось к тому, что она, по сути, ничего сама не сделала в жизни. Там, на своей родине.

Всю жизнь за нее что-то делали, даже выбирали будущее. А ей оставалось только подчиняться.

Но не здесь и не сегодня. Сегодня она сама могла выбирать, куда и с кем пойти, в какой кофе выпить и во сколько вернуться домой, а может, вообще не вернуться, встретив восход на мосту. Но все равно она сама понимала, хотя и было стыдно это признавать, что ей не хватает чуткой и строгой заботы, маленького чувства безответственности, которое было у нее в детстве. Так случается даже с птицами: сколько бы они не летали, куда бы не заносил их шальной ветер, почти всегда они стремятся к родному гнезду, заботливо и осторожно построенному на самом лучшем дереве.

За Катериной шла девушка, безумно красивая и легкая. Нежно-голубое, почти белое платье поддавалось каждому порыву шустрого ветра, как и ее снежные волосы, собранные в прямой хвост. Каждое ее движение, каждый шаг казались не просто воздушными, а невесомыми. Она не шла – плыла. Светло-голубые глаза не смотрели ни в спину девушки, ни далеко вперед, даже ни на небо – они смотрели на все окружающее, протекающее быстрым потоком жизни. Шла она, не торопясь, но все равно не отставала ни на шаг от них, и движения ее были плавны даже тогда, когда она перебирала или потирала бледно-серебряные сверкающие кольца, которые были на каждом ее пальце. Самый примечательный из них – на указательном пальце правой руки. Металлическая змея, переплетающаяся с тонким и хрупким цветком, широкими кольцами обвивала тонкий палец девушки, в конечном итоге положив свою голову на кончик пальца. А пахло от Свободы пшеничным полем, темными и могучими горами, буйной и пенящейся рекой, что омывает сухую землю, пахло ночным небом и землей после дождя, солнцем и звездами, всем самым прекрасным.

Бордовое солнце заката с любовью дарило последние свои лучи земле.

– Скажи, а почему у тебя такие грустные глаза? – спросила Катерина у Рея, когда они проходили мимо Альбертины.

– В смысле, грустные? – спросил тот, вопросительно взглянув на девушку.