Рано или поздно - Мэри Бэлоу

Они стояли на небольшой полянке, и ничто здесь не загораживало небо. Повернув голову, Эдвард увидел, что ее лицо залито лунным светом, а глаза сияют. Она повернулась к нему, словно приглашая разделить с ней восторг, и улыбнулась, но не своей обычной живой улыбкой. Эта улыбка была более мечтательной, более… интимной. Словно у них была какая-то общая драгоценная тайна.

— Я смотрю, — отозвался Эдвард.

Но смотрел он вовсе не на звезды, а в ее глаза. И почему он шепчет?

Ее губы приоткрылись, на них блеснул лунный свет. Наверное, она облизнула их языком.

Он ее поцеловал. И мгновенно отстранился. Ему показалось, что его тело пронзила молния.

Анджелина не шелохнулась.

Молния, или лунный свет, или еще что-то уничтожило его мозги.

Он снова поцеловал ее, повернув так, чтобы одной рукой обнимать за плечи, а другой — за талию. И раздвинул ее губы языком, и погрузил свой язык глубоко в ее рот, ощутив жар, и влагу, и мягкие гладкие поверхности.

Кто-то застонал — кажется, не он, и одна ее рука обвила его за шею, а другая — за талию. Анджелина со свирепым воодушевлением отвечала на поцелуй.

И если у него в голове еще болтались какие-то остатки здравого смысла, в этот миг они его покинули. Его ладонь скользнула по ее спине вниз и распласталась на изящных ягодицах, которые так взбудоражили его месяц назад по пути в Лондон. Кончик его языка прошелся по ее верхнему нёбу, а другая рука спустилась вниз и накрыла ее грудь. Теплую, мягкую и пышную.

Эдвард почувствовал, как его плоть твердеет от возбуждения.

Очаг запылал вовсю, обе дверки распахнулись — и существовал только один способ погасить огонь. Его рука на ее ягодицах напряглась и прижала ее ближе.

И тут, хотя все его тело испытывало лишь страстное желание обладать женщиной, находившейся в его объятиях, глаза под закрытыми веками внезапно увидели.

Увидели леди Анджелину Дадли. И разум произнес два очень отчетливых, очень суровых слова: «Боже милостивый!»

Разумеется, предупреждение пришло слишком поздно. Слишком, слишком поздно. Порыв и вожделение послужили причиной его падения.

Эдвард прервал поцелуй, переместил ладони на плечи Анджелины и сделал шаг назад. Очень решительный шаг.

Ее лицо в лунном свете, с отяжелевшими веками и влажными губами, приоткрытыми и уязвимыми, было мучительно прекрасным.

Но это было лицо леди Анджелины Дадли.

— Приношу вам мои извинения, — произнес Эдвард, отметив, что голос его звучит на удивление ровно и нормально.

Бесполезные слова, конечно. Никакого прощения нет и быть не может.

— За что? — спросила она, широко распахнув темные глаза.

— Мне не следовало приводить вас сюда, — ответил он. — Я совершил то самое, от чего обязан был вас оберегать.

— Меня никогда раньше не целовали, — сказала она.

Эдвард почувствовал себя в десять раз хуже, если такое вообще возможно.

— И это было чудесно, — мечтательно протянула она.

Она настолько невинна, что это просто опасно. Один поцелуй — и она тает словно воск. Это может привести к катастрофе. И привело бы, не приди он в чувство. Остановила бы она его? Эдвард очень в этом сомневался.

— Я вас чудовищно скомпрометировал, — сказал он.

Анджелина улыбнулась и стала чуть больше похожа на саму себя.

— Конечно, нет, — возразила она. — Что может быть более естественным для мужчины и женщины, чем поцеловаться, оказавшись наедине под полной луной?

В том-то все и дело.

— Я отведу вас обратно в ложу, к вашей дуэнье и братьям, — сказал Эдвард.

К братьям! Боже праведный. Трешем, конечно, вовсе не безупречный образец для подражания. Он совершенно скандально повел себя там, на площадке для танцев, со своей любовницей — одной из многих. Все знали, что он путался с леди Иган еще до того, как Иган ее бросил. Возможно, именно поэтому тот и уехал. Может, это менее благородно, чем вызвать Трешема на дуэль, но гораздо безопаснее. Но даже и в этом случае Трешем вряд ли решит, что самая естественная вещь на свете для любого мужчины — это целоваться с его сестрой во время прогулки под полной луной. Трешем просто разорвет его на куски.

— Ну, если вы должны… — вздохнула леди Анджелина. — Но только не нужно тревожиться, лорд Хейворд. Я целовала вас точно так же, как и вы меня. И никто не видел. Никто никогда не узнает.

За исключением их двоих. А это ровно на два человека больше, чем следует.

Анджелина взяла его под руку, прижалась к нему, и они вместе шагнули на самую узкую часть тропинки.

— Скажите мне, что на самом деле вы не сожалеете, — попросила она. — Я хочу запомнить эту ночь как одну из самых дивных в моей жизни, может быть, самую дивную, но ничего не получится, если я буду думать, что вы жалеете, что поцеловали меня.

Он вздохнул со смешанным чувством раздражения и облегчения, когда они вышли на главную аллею. И разумеется, никакого Уиндроу тут давно не было.

— Это был чудесный вечер, — солгал Эдвард.

— А еще будут фейерверки, — радостно сказала Анджелина.

Да уж, в самом деле.

Анджелина проснулась улыбаясь.

Она полюбовалась красиво уложенными складками балдахина над головой и потянулась так, что пальцы рук уткнулись в изголовье кровати.

Хотя шторы еще были задернуты, Анджелина поняла, что идет дождь. Она слышала, как капли стучат по подоконнику. Но ей казалось, что на улице сияет яркое солнышко.

Может ли жизнь быть еще лучше?

Воксхолл-Гарденз — это самое чудесное, самое волшебное место на земле. Там все — само совершенство. И общество подобралось такое, что лучше не бывает. Оживленный разговор на самые разные темы, и все такие интересные! Мистер Линд потанцевал с ней, виконт Овермайер и кузен Леонард тоже. И музыка была божественной, и еда.

А фейерверки! Просто дух захватывало. Слов не хватит, чтобы их описать. Разочаровало Анджелину только одно, и она сразу об этом сказала — представление закончилось слишком рано. И вечер тоже, конечно.

Но пока это был самый чудесный вечер в ее жизни.

О, пока!

Анджелина согнула ноги и натянула на них одеяло.

Она изо всех сил избегала думать о самой лучшей его части. Едва проснувшись, Анджелина позволила воспоминаниям заполнить сознание, но нарочно приберегала самое лучшее напоследок, чтобы не отвлекаться ни на что другое. Но даже сейчас она все-таки по чуть-чуть вспоминала то прекрасное, но все-таки самое-самое чудесное, самое восхитительное оставляла напоследок.

Граф Хейворд.

Даже имя у него дивное. Прелестнее всех ей известных. Бедняжка Марта увлечена мистером Гриддлзом. И как будто мало одной фамилии, есть еще и имя. Ну какие родители навяжут бедному ребенку имя Грегори, если фамилия у него Гриддлз?! А ведь именно это его родители и сделали.