Рано или поздно - Мэри Бэлоу

И наследник.

Кажется, последние несколько часов Анджелина находилась на грани изнеможения и уже готова была перешагнуть эту грань, собственно, уже сделала бы это, если бы не боль, куда более мощная, чем слабость, и бесконечный позыв тужиться, пересиливший все остальное.

Это казалось ей таким несправедливым. Ребенок родился… когда? Вечность назад. И она подумала, что все закончилось. Никто не предупредил ее о последе и о том, что это будет тянуться вечно и будет так же больно, как сами роды.

— Потужьтесь еще разок, миледи, — сказал доктор в пятитысячный, наверное, раз.

Излишние слова. У нее просто не было выбора, хотя всякий раз она надеялась, что это последний, что у нее просто не осталось сил тужиться. Она хотела спать. Никогда в жизни она ни о чем так не мечтала. В самые тяжелые моменты она даже хотела умереть, но сейчас об этом не могло быть и речи. Ее дитя родилось. У них есть дочь, у нее и Эдварда, и теперь никакого умирания, несмотря на боль и изнеможение.

Нет уж, она не умрет. И не поддастся боли и усталости. Анджелина собрала остатки сил, которых вроде бы не было всего несколько минут назад, и изо всех сил натужилась. И была вознаграждена нахлынувшим на нее чувством освобождения, краем уха отметив пораженный голос врача.

— О Боже! — воскликнул тот. — Еще один!

А следом громко заплакал ребенок. Анджелина открыла глаза — посмотреть, что случилось с ее дочерью, ведь она думала, что Альма отнесла ее к Эдварду. Но из рук врача вниз головой свисал еще один младенец, с тельцем, покрытым слизью, и беспомощно размахивал ручками.

— У вас сын, миледи, — сказал доктор. — Мне еще никогда не доводилось принимать близнецов. Я понятия не имел, с чем столкнулся.

Знай она заранее, что он такой неопытный, сильно бы разнервничалась.

Анджелина протянула обе руки, и он положил младенца, все еще покрытого слизью, ей на живот. Она подсунула одну руку ему под головку, другую под попку и с наслаждением ощутила его тепло, а потом сиделка забрала его, чтобы искупать и запеленать.

Негодование по поводу появления на свет прошло, и младенец замолчал. Волосики у него будут светлыми.

— О, это Эйлсбери, — сказала Анджелина.

И сердце ее так переполнилось любовью, что она испугалась, как бы оно не лопнуло. И еще страстным желанием снова взять на руки дочь. И увидеть Эдварда.

Она мать, причем сразу дважды. А он отец. После всех этих лет! Семи долгих лет.

Она неохотно опустила руки, когда сиделка забрала младенца, и почти заснула, пока сиделка что-то еще с ней делала, Бетти мыла ее, перестилала постель, а Альма переодевала в чистую ночную рубашку и причесывала.

Анджелина с трудом очнулась, когда маленький молчащий сверток — ее сына — положили ей на сгиб локтя, а Альма открыла дверь и вошел Эдвард, державший на сгибе своего локтя точно такой же сверток.

Он подошел к кровати и осторожно сел на край, не отводя от нее взгляда.

— Анджелина, — спросил он, — как ты себя чувствуешь?

— В жизни не чувствовала себя лучше.

Она улыбнулась мужу и посмотрела на личико дочери, пока Эдвард всматривался в личико сына.

Он положил свой сверток на сгиб локтя Анджелины и взял в руки второй, поднес его близко-близко к своему лицу и долго молча смотрел на него.

— Добро пожаловать, сын мой, — произнес наконец негромко Эдвард и улыбнулся с такой нежностью, что сердце Анджелины чуть не растаяло. Эдвард взглянул на нее: — Если бы кто-нибудь час назад сказал мне, что можно любить двоих детей одинаково и так сильно, я бы ответил, что это невозможно. Но ведь это возможно, правда?

— Да. — Анджелина покачала головой. — Любовь бесконечна. А у тебя теперь есть наследник, Эдвард.

— Да. — Он снова по очереди посмотрел на обоих младенцев. — Но что еще важнее, у нас с тобой есть сын и дочь. И не обязательно в таком порядке. У меня имеется сильное подозрение, что малышка Мэдлин ни за что не позволит Мэтью забыть, что она старшая.

— И мы сможем использовать оба имени, — добавила Анджелина.

Леди Мэдлин Мэри Элизабет и Мэтью Джеймс Александр, виконт Лиезон. Величественные имена для двух новых крохотных представителей человечества.

— Анджелина, — произнес Эдвард, чуть наклонившись к ней, — спасибо тебе.

Она улыбнулась, хотя даже это простое действие оказалось утомительным.

— Я так тебя люблю! — сказала она.

Эдвард погладил ее по щеке, наклонился и нежно поцеловал в губы. Говорить ничего не потребовалось, за него все сказали семь лет брака.

Некоторые утверждают, что уже за первый год из семейной жизни исчезает весь блеск, а за семь лет умирает все, кроме уз юридических и церковных.

Анджелина не решилась бы сказать, что сейчас она любит Эдварда больше, чем семь лет назад — или он ее. Сказать так значило бы оскорбить чувства, которые они испытывали друг к другу, венчаясь. Но чистая правда, она любит его так же. И еще правда то, что их любовь стала глубже. Теперь она знает о нем почти все, что один человек может знать о другом. Почти — потому что, разумеется, невозможно знать человека насквозь, а если бы и было возможно, вряд ли бы ей этого хотелось, потому что всегда должно быть что-то новое, то, что удивляет и восхищает.

Даже она не предположила бы, что у Эдварда на глазах будут слезы, когда он станет смотреть на своих детей, переводя взгляд с сына на дочь и обратно.

И, конечно же, никто на свете не знает его так хорошо, как она. Для всего мира это послушный долгу, спокойный, довольно скучный человек. Для его семьи — человек теплый, любящий и послушный долгу. И только одна Анджелина знает глубину и силу страсти, которые вспыхивают в нем, когда он остается наедине со своей женой. Своей тайной любовницей.

Она никогда не переставала ею быть. Жена может быть существом скучным, муж тоже.

Любовники бесконечно возбуждают друг друга.

Правда, сейчас об этом возбуждении даже думать трудно, так она устала. Может быть, позже…

Малютку Мэдлин убрали с ее руки. Анджелина открыла глаза и увидела, что дочь на руках у Эдварда, а сиделка держит Мэтью.

— Спи, — сказал Эдвард. — И это приказ.

Анджелина сумела сделать еще одно усилие и улыбнуться.

— Да, милорд, — ответила она и заснула даже раньше, чем договорила.