Сестра моего сердца - Читра Дивакаруни

И повернулась с возмущением к моей матери.

— Не слушай ее, Гури-ди.

Мать пыталась что-то сказать, но я перебила ее. Мне в голову вдруг пришла такая ясная и четкая мысль, словно даже, не моя, и я поняла, что она правильная:

— Рубин нужно вернуть в сейф, — мой голос звучал не так, как обычно — гулко, словно гонг в храме. — Он не наш, никто из нас не имеет на него права. До тех пор, пока…

— Пока что? — спросила Пиши.

Но я отрицательно помотала головой.

— Она права, — сказала мама с некоторым удивлением в голосе. Остальные тоже кивали, мгновенно успокоившись. Мама передала мне шкатулку и попросила завтра отнести рубин обратно в банк.

Я чувствовала себя такой взрослой, когда шла по коридору одна, и мне было немного страшно от этого нового ощущения. В моих руках была шкатулка, которая оказалась значительно легче, чем я думала. Судха ушла в свою комнату, сказав, что ей надо отдохнуть. Я хотела дождаться ее возвращения, чтобы рассказать ей то, чего я не стала говорить в комнате матери, то, что я побоялась сказать даже самой себе: мы должны оставить этот камень до тех пор, пока не случится настоящая беда, пока от дома Чаттерджи не останется только кучка пыльных камней.

Словно это был лишь вопрос времени.

Сегодня, накануне наших свадеб, весь дом гудел, как пчелиный улей. Целая толпа мужчин развешивала лампочки и устанавливала огромный тент на лужайке. Во внутреннем дворе за кухней на огромных глиняных печках, установленных по такому случаю, бурлили карри и дал[50], над которыми суетились наемные кухарки. Воздух был наполнен острым запахом рыбы в горчице и чатни[51]из помидоров, готовящихся для наших многочисленных родственников, которые уже съехались из других городов.

Утром Пиши с торжественным и гордым видом подарила нам батистовые носовые платочки с вышитыми красной шелковой нитью цветками лотоса и нашими инициалами — на удачу. А потом закрылась в своей комнате, чтобы сделать цветочные гирлянды для церемонии бракосочетания. Наши мамы тоже были заняты последними приготовлениями.

И лишь мы с Анджу бездельничали. Спросили Пиши, не можем ли мы помочь ей, но она выгнала нас из комнаты, потому что дурная примета невесте прикасаться к своей гирлянде раньше положенного срока. Сначала мы бесцельно бродили по дому, но нас смущали взгляды окружающих, даже слуг, которых мы знали всю жизнь: благоговейные и такие почтительные, словно положение невест сделало нас священными существами.

Поэтому мы вернулись к себе в комнаты, чтобы попытаться отдохнуть — как будто это было возможно среди такой кутерьмы. Анджу читала книгу, лежа на моей кровати. Точнее, пыталась читать — за последние полчаса она не перевернула ни страницы. Я сидела рядом, накручивая пряди ее волос на пальцы, как любила делать с детства. А в голове моей роились безрадостные мысли. Всё что я знала в этой жизни, казалось невозвратно остается позади. Скоро я стану не дочерью Чаттерджи, а невесткой в чужой семье.

Предательская память преподносила и другие образы: юноши, стоящего у дороги в мареве знойного дня. Я вспоминала прикосновение его губ в полумраке алькова в храме, наполненном ароматом благовоний и глупой надеждой. Короткая яркая вспышка веры в то, что я предназначена ему судьбой. Теперь эти воспоминания были невыносимы, поэтому я, повернувшись к Анджу, сказала:

— Помнишь, когда мы были маленькими, играли в прятки, и однажды ты заперлась в одежном шкафу Пиши?

— Да, — рассмеялась Анджу. — Я тогда так испугалась, что задохнусь там, но ты, конечно, пришла и спасла меня!

— А помнишь, как мы отравились панипури[52], которые купили у уличного торговца недалеко от школы?

— Еще бы! А потом он дал нам попить такой вкусной тминной воды. Стоило расстраивать желудок!

Анджу оживилась, села и начала вспоминать наши проделки.

— А ты помнишь, как мы разыгрывали разные сказочные истории? И ты всегда хотела быть принцессой.

— Только потому, что тебе больше нравилось быть принцем.

— А помнишь тот старый дом у Ганга, в котором жил старик, по-моему, он приходился нам кем-то вроде двоюродного деда? Мы были там только один раз, на свадьбе.

Я закрыла глаза и увидела этот дом, с отвалившейся местами желтой штукатуркой и крышей, густо заросшей мхом.

— Мы забрались на террасу по старой винтовой наружной лестнице. Мне всё время казалось, что я упаду, но ты не разрешала мне остановиться.

— Глупая! — смеялась Анджу. — Ты же знаешь, я бы никогда не допустила, чтобы ты упала.

Она вдруг задумалась, глядя куда-то вдаль.

— И там была на террасе запертая дверь в комнату. И мальчик…

Сначала я не поняла, о чем говорит Анджу, но потом вспомнила. В доме наверху был мальчик, немного старше нас, подававший знаки из-за зарешеченного окна, подзывая нас к себе. У него были странные косые глаза и толстые и бледные пальцы, напоминавшие червей. А когда он стал издавать какие-то непонятные мычащие звуки, и мы, испугавшись, убежали, он стал биться об решетку и громко заплакал.

— Помнишь, как нас стали ругать, когда мы, спустившись вниз к гостям, рассказали про этого мальчика? А потом Пиши рассказала нам, что этот несчастный ребенок родился с умственными отклонениями.

Я кивнула, содрогнувшись от этого воспоминания. Что бы сказал свекор Анджу, если бы узнал про мальчика, которого держали взаперти? Для него это тоже была бы скандальная деталь в биографии семьи?

— Знаешь, Судха, — сказала Анджу, играя стеклянными свадебными браслетами на моей руке. — У меня больше не будет никого, с кем бы я могла говорить так, как с тобой, кто поймет меня без всяких объяснений.

В глазах Анджу стояли слезы. И словно удар хлыстом меня обожгла мысль о том, что мы с ней расстаемся. Так всегда бывает, рано или поздно, когда долго стараешься не замечать правды, не думать о ней. Но я не должна была плакать. Ведь, начав, не смогла бы остановиться — слишком много у меня было причин для слез. И я с притворной веселостью в голосе сказала:

— Но у тебя же будет Сунил! Скоро он будет значить для тебя гораздо больше любой кузины.

— Не надо так шутить, — холодно ответила Анджу, глубоко обиженная моей фразой. — Я люблю тебя иначе.

Она отбросила мою руку и сказала:

— Пойду посмотрю, не вернулась ли мама. Хочу убедиться, что она не надорвалась вконец.

Мне бы надо было пойти за Анджу и успокоить ее, сказать, что я не хотела ее обидеть, но меня словно придавило тяжелым камнем, и я не могла сдвинуться с места. Правда ли, что ничто не может заменить настоящую любовь, даже другая любовь? С одной стороны, мне хотелось в это верить. А с другой — как я тогда прожила бы всю оставшуюся жизнь с рваной раной на месте вырванного куска души? И тем не менее я не собиралась изменять своему выбору. Как же я хотела, чтобы мы поскорее вышли замуж, и любые выборы остались навсегда позади.