Дар берегини. Последняя заря - Елизавета Дворецкая

Ельга-Поляница встретила его у очага, держа рог с медом.

– Рада вновь видеть тебя здоровым, Кольберн, – улыбнулась она. – Прошу богов о том, чтобы они не отняли у тебя здоровье, а нас не заставили пожалеть о том, что мы помогли тебе его вернуть.

– Благородный человек сдержит клятву, даже если это будет стоить ему жизни! – одарив ее пылким взглядом, Кольберн поклонился и принял рог. – И думаю, я не растеряюсь, когда попаду в Валгаллу и увижу валькирий, ибо я уже видел тебя, а прекраснее тебя, госпожа Хельга, не может быть ничего ни на земле, ни на небе!

Ельга широко улыбнулась в ответ – она привыкла слышать подобное. Свенгельд и его оружники ухмылялись с довольным видом, гордясь красотой и статью молодой госпожи, как величайшим сокровищем дружины.

Но один из них, стоявший слева от Свенгельда, в малиновой сорочке и голубом кафтане, спущенном с одного плеча, глядел на Кольберна с улыбкой тайного торжества. Асмунд знал, что награжден отличием, какого Кольберн не смог бы купить за всю свою знатность, славу, силу и богатство.

– Я приехал, чтобы поблагодарить тебя, госпожа, – выпив мед, Кольберн повернулся к Прекрасе, – и добрых дис, которые послали тебя мне на помощь. Кольцо клятв на моей руке, – Кольберн показал гладкое золотое обручье на правом запястье, – и оно будет хранить мой обет, пока рука моя повинуется мне. Если я его нарушу – пусть эта рука в тот же миг отсохнет! Прошу тебя, госпожа, принять вот это, – он вынул из-за пазухи другое обручье, – в память о том дне, когда моя клятва была дана.

Не только кияне, но и сама Ельга-Поляница с жадным любопытством тянули шеи, чтобы получше разглядеть дар. Кольберн поднес Прекрасе один из драгоценных браслетов, что раздобыл в Греческом царстве – собранный из подвижно соединенных между собой золотых номисм, где на каждой было отчеканено изображение цесаря в венце и с крестом в руке. По гриднице пролетел изумленный и восторженный гул. Золото – наилучшее средоточие удачи, и Кольберн сейчас передал Прекрасе нечто большее, чем часть своей греческой добычи.

Прекраса положила браслет на запястье и протянула руку к служанке, чтобы застегнула. Щеки у нее горели от сознания своего торжества. Впервые за три года она значила в этой гриднице больше, чем Ельга-Поляница, получила почести выше и дары драгоценнее. На нее, а не на дочь старого Ельга, были сейчас устремлены сотни удивленных, восхищенных, почтительных взглядов. Сегодня она чувствовала себя законной обладательницей священного имени Ельга, наравне с его родной дочерью. Снова сев на свое кресло у подножия Ингерава стола, – муж радостно улыбался ей, довольный ее успехом, – она накрыла подарок пальцами другой руки, спеша напитать свою кровь божественным огнем и мечтая навсегда сохранить чувства этого мгновения. Ощущение пламенных крыльев за спиной…

Ингер, обрадованный таким приятным исходом дела, которое изначально грозило ему позором, потерей стола и даже смертью, устроил пир в честь выздоровления Кольберна и примирения с ним. На пиру тот много рассказывал о походе по Вифинии, о взятии греческих городов. Дорогие одежды Кольберна и его приближенных доказывали, что поход был удачным, но не всем так повезло. Еще пока Кольберн со своим войском был в Вифинии, до него доходили слухи о том, что на южных окраинах этой же области орудуют еще какие-то русы. Как и догадывался Свенгельд, часть варягов прорвалась сквозь строй огненосных хеландий в Мраморное море. Но только зимой, уже будучи в Корсуньской стране, Кольберн от своего друга, стратига Дионисия, услышал об их судьбе. Удачи тех варягов хватило только на путь в один конец: в Мраморном море они оказались как в ловушке, а когда в начале осени попытались прорваться через Боспор Фракийский в обратном направлении и уйти на север, в Греческое море, их снова встретили огненосные хеландии и на этот раз уничтожили всех. Так рассказывали греки, и ни один человек из той, третьей части русского войска не вернулся, чтобы опровергнуть их хвастливые рассказы.

– Греческие молнии пожгли их всех до единого! – повествовал Кольберн. – Но и неудивительно: мощь единого бога велика, карающая сила его неотвратима, а среди тех людей, видимо, не были никого с достаточно сильной удачей, чтобы ему противостоять. Из тех вождей, что водят дружины по морям в поисках славы и добычи, чуть ли не каждый называет себя морским конунгом, но кровь истинных конунгов течет в жилах далеко не у каждого!

Прекраса опустила глаза, надеясь, что Кольберн не станет расспрашивать о ее происхождении – иначе восторженное уважение, которое она сумела ему внушить, могло бы пострадать.

– Иное дело – я! – К счастью, куда больше Кольберну хотелось говорить о себе самом. – По матери я происхожу из рода конунгов Хейдмёрка. Эйстейн конунг, ее предок, лет семьдесят назад владел этой областью, но много лет воевал с Хальвданом Черным, который у многих людей отнял их владения вместе самой жизнью. Хальвдана, который утонул однажды в полынье на льду, сменил его сын Харальд. Ему было всего десять лет, когда он начал править, и сыновья Эйстейна, Хёгни и Фроди, надеялись, что теперь-то им удастся отстоять владения своего отца. Однако Харальд и брат его матери, Гутхорм хёвдинг, собрали большое войско и напали внезапно, пройдя через лес. Хёгни и Фроди узнали, что пришло вражеское войско, только когда оно стояло уже перед домом! Харальд приказал поджечь дом, но они выбрались наружу и сражались, как подобает конунгам. Там же они оба и пали, и на этом пресекся род конунгов Хейдмёрка. Теперь этой областью владеют потомки Харальда, а нам, потомкам Эйстейна, норны повелели водить дружину по морям, добывая честь и славу. Я еще расскажу вам, как мой отец, Стейнкиль конунг, ходил на Фландрию! Но кровь богов по-прежнему струится в наших жилах, и если где-то бог все же подарит мне возможность обрести собственную державу, я сумею править ею не хуже любого другого!

– Не сомневаюсь, что это так, – отвечал Ингер. – Истинно достойный человек сумеет отличиться в любом месте, куда поставит его судьба.

– Даже в Йотунхейме! – горячо подхватил Кольберн, бывший, как видно, не прочь забраться даже туда, если это даст возможность прославиться. – Ты совершенно прав, Ингер конунг!

В глубине души Ингер тоже был бы не прочь, если бы Кольберн забрал всех своих людей и отправился в Йотунхейм, чтобы больше никогда не возвращаться. Хоть тот и дал торжественные клятвы на оружии и золоте не посягать больше на его наследство, Ингеру делалось неуютно от мысли, сколько родовитых вождей оказалось изгнано из Северных Стран более сильными соперниками – Хальвданом Черным, Харальдом Прекрасноволосым, Эйриком сыном Энунда, – и теперь их потомки бродят по миру, уповая на свою божественную кровь и надеясь изгнать более слабого. Сам Ельг Вещий, по существу дела, был из числа этих изгнанников. У него хватило сил вырвать у судьбы себе хорошую долю, но Ингер сейчас заботился только о том, чтобы свою долю удержать.

На этих пирах неизменно присутствовал и Свенгельд. Даже если Прекраса верно разгадала его замысел – руками Кольберна расчистить себе дорогу к княжьему столу, – он никак не показывал, что раздосадован неудачей, и одинаково дружески обращался к обоим – Кольберну и Ингеру, – которые согласно тому замыслу сейчас уже оба должны были лежать в могиле. Не раз он приходил в избу к Ингеру, где князь и воевода без лишних ушей высчитывали, сколько наемников они смогут содержать и как побыстрее извлечь пользу из их клинков. После неудачного похода очень нужны были люди. Разместить их Свенгельд предлагал в Витичеве и в Вышгороде, расширив эти, заложенные еще Ельгом крепости, построив там новые дружинные дома, чтобы их засады[26] охраняли Киев как сверху, так и снизу по течению Днепра. Поначалу их можно было кормить за счет дани, но дружины держат не просто так. Этим же летом Свенгельд предлагал повести их в низовья Днепра, на угличей, живших ниже днепровских порогов, и их соседей тиверцев. Обложив данью эти племена и взяв там добычу, наемники смогли бы содержать себя в то время, которое понадобится для подготовки нового похода на греков. Ингер видел, что Свенгельд рассчитывает и сам нажиться на этих походах, но державе они, несомненно, пошли бы на пользу.