Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте - Майкл Грюнбаум

— Откуда мне знать? — буркнул он.

Даже сквозь две пары носков я чувствовал, как через дырку в подошве правого ботинка затекает вода. Я попытался ловить ртом струи дождя: за весь день нам ни разу не дали попить. И поесть тоже. Дикость какая: темнеет, уже сумрачно, как ранним утром, когда нас сюда погнали. В котором часу это могло быть?

Зачем они все время нас пересчитывают? Если в каждом ряду по сто человек, долго ли — сложить все ряды? Даже если их миллион. Тупые они, что ли, эти наци?

В очередной раз — по меньшей мере в десятый — эсэсовец прошел перед нами, отсчитывая: «Dreiundzwanzig, vierundzwanzig, fünfundzwanzig…»[7]

В соседнем ряду упал старик. Двое мужчин опустились рядом с ним на колени, потом поднялись, так и оставив его лежать на земле. Другой мужчина, высокий, лысый, тоже опустился на колени, снял со старика куртку, надел на себя. Несколько человек вокруг препирались, тыча друг в друга пальцами. Вскоре они умолкли. А лысый так и оставил куртку себе.

Лео плачет. Он пытается это скрыть, то и дело торопливо утирает лицо, но, хотя уже почти стемнело и у всех у нас так и так лица мокрые, я все-таки вижу слезы. А Эрих, кажется, уснул стоя, привалившись ко мне плечом.

— Лео, залезай! — зову я, откидывая край одеяла.

Эрих вздрагивает и распрямляется.

— А?.. — Кажется, он еще не проснулся.

Лео вжимается между мной и Эрихом. Втроем в одеяло не завернешься. Дождь пошел сильнее. Холодает. Я стараюсь не думать о еде. Попытался снова считать, но все время сбиваюсь. Махнул рукой и позволил себе думать о кнедликах, вспоминать, какой у них был вкус. Но и на кнедликах я не могу толком сосредоточиться, потому что Лео все еще плачет. И Эрих тоже.

Наш ряд стронулся с места. Ног я не чую, но как-то иду со всеми, вернее, плетусь. Наконец-то нас повели обратно. По крайней мере, есть надежда, что ведут обратно.

Мы дошли до небольшого пригорка, поднялись на него. На самой вершине я зажмурился на миг, а потом открыл глаза и быстро оглянулся. Пока глаза привыкали к темноте, я успел охватить взглядом огромную, бескрайнюю массу людей.

Мы, должно быть, уже подошли к Терезину, хотя в кромешной тьме трудно угадать, где мы в точности. Поверить не могу, что мечтаю вернуться туда, но так оно и есть. Тем более после того, как, споткнувшись на краю луга, я упал на чье-то тело — врезался коленкой ему в спину, а оно даже не шелохнулось.

— Слышь! — Иржи похлопал меня по плечу. — Франта говорит, триста пятьдесят восемь рядов.

Я ничего не ответил, плотнее завернулся в сырое одеяло и сделал еще один шаг.

В своей комнате мы первым делом стащили с себя промокшую одежду и развесили ее на веревках, натянутых между нарами, или просто расстелили на полу, хотя проку от этого мало. Переоделись в то, что не надевали с утра, что осталось сухим.

— В постель! — приказал Франта. Голос его изменился до неузнаваемости.

— Я умираю с голоду! — пожаловался Коко.

— Все голодные! — резко ответил Франта, и у Коко вытянулось лицо. — Извини, Коко. Ложись, пожалуйста, спать. Утром нас накормят, обещаю.

Больше никто не сказал ни слова. Через несколько минут свет выключился. Я как-то неудобно лег, руку подвернул под тело, но уже не было сил подвинуться.

— Подъем! Подъем! — кричит Франта.

Свет снова включен, на дворе ночь. Я закрываю глаза и вижу тот луг, где мы стояли. И первая мысль: неужели все это происходит на самом деле? Потом слышу голос Франты: «L414 горит! Скорее, нужна вода!» — и понимаю, что все взаправду.

Я вываливаюсь из постели, хватаю какие-то штаны, сую ноги в ботинки, проскакиваю между разложенными по полу мокрыми одежками и бегу вслед за Франтой по коридору. Ноги ноют, горло как чужое. Мы уже сбежали вниз, и тут в корпус входит другой мадрих, Якоб.

— Погасили, — говорит он.

— Точно? — переспрашивает Франта, задыхаясь.

— Да! — Якоб снимает очки, приглаживает редеющие волосы. — Идите спать.

Он ушел, ушли и те пять-шесть мальчишек, которые успели сбежать вниз вместе с нами. Но мы с Франтой почему-то продолжаем стоять, не трогаясь с места.

Франта медленно потирает руки, опускает голову и закрывает глаза.

— Зачем они так поступили с нами сегодня? — спрашиваю я.

Франта открывает глаза и идет к лестнице.

— Зачем? — повторяю я.

— Понятия не имею, Миша, — отвечает он. — Понятия не имею.

Но вдруг он останавливается прямо посреди коридора. Кажется, раз-другой глубоко вздыхает. Потом оборачивается ко мне и говорит чуть ли не с улыбкой:

— Но знаешь что, Миша? Завтра снова будет день. И я точно знаю, этот день будет намного лучше вчерашнего.

Минуту спустя я снова в постели, но теперь почему-то совсем не могу уснуть. Ноги ледяные, руки все еще помнят, как уперлись в то тело на лугу. Сейчас бы пригодилось одеяло, но оно промокло насквозь. Я поворачиваюсь и прижимаюсь к Иржи — он уже крепко спит.

Двадцать минут прошло, а я все не засыпаю. Мне понадобилось в туалет. Я встаю и осторожно пробираюсь по проходу, стараясь не наступать на мокрую одежду.

Кровать Франты пуста. Странно.

А это что за звуки? Вроде бы доносятся из умывальной. Как будто там кто-то разговаривает. Да, точно, это оттуда.

Я останавливаюсь перед входом в умывальную комнату. Двери здесь нет, только открытый проем, за ним сразу проход налево. На пороге косо лежит прямоугольник слабого света. Звуки негромкие, но их усиливает эхо от стен. Словно кому-то там, внутри, трудно дышать.

Я бесшумно переступаю порог. Два коротких вздоха, всхлип. Кто здесь? Я всматриваюсь.

Франта сидит на полу, опустив голову, привалившись спиной к стене. Я вижу его очень хорошо: на него падает бледно-желтый свет из окна (самого окна мне отсюда не видно). Несколько секунд широкие плечи Франты вздрагивают, потом дрожь стихает. Он словно с трудом приподнимает голову, бледный свет отражается от его мокрых щек.

— Что…

Я подаюсь вперед, задерживаю дыхание.

— Что… — опять начинает Франта, но слезы мешают ему говорить.

Он разговаривает сам с собой? Ведь больше тут никого нет.

— Что… будет… завтра? — Тыльной стороной руки Франта размазывает по щеке отражение бледно-желтого света.

Я отворачиваюсь и, наконец вздохнув, иду обратно в постель.

По дороге задерживаюсь возле маленькой печки у двери. Эта штуковина якобы обогревает нашу комнату, но она и комнатушку в десять раз меньше этой не смогла бы обогреть. И все-таки Франта велел мне расстелить одеяло на полу рядом с ней. Я наклоняюсь и щупаю тот край одеяла, что ближе к печке. Самый уголок и правда высох.