Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха - Валерий Карышев

Осужденная Степанкова ровна со всеми, приветлива и спокойна, хотя арестантки и не любят ее: «детоубийство» пользуется в глазах зечек не лучшей репутацией, чем «изнасилование» в глазах зеков-мужиков. Правда, несколько подруг у Наташи все-таки есть.

Иногда, по вечерам, она вдохновенно рассказывает, какой очаровательный мужчина защищал ее на суде, какие умные слова говорил. Тюремная и зоновская жизнь обычно приучает к скрытности, но Наташа тем не менее утверждает, что этот адвокат не единожды признавался ей в любви и после окончания срока даже обещает сделать ее своей любовницей. Как ни странно, но некоторые товарки по несчастью верят этим словам. Впрочем, чего уж странного: иногда и самой осужденной кажется, что после окончания срока так оно на самом деле и будет.

Об убитом ребенке за все это время она не вспомнила ни разу: и питерский Леха, и младенец, которого она не успела даже назвать, стали для женщины только досадными эпизодами, которые надо как можно скорее вычеркнуть из жизни.

— Я ведь половину жизни делу государственной важности отдал, — начинает старый вахтер студенческого общежития, помешивая ложечкой дымящийся чай. Как и многие люди его возраста, Иван Алексеевич пьет только из граненого стакана с подстаканником. — Преступников по тюрьмам охранял, убийц, воров и бандитов разных. Служба наша всегда почему-то позорной считалась, контролерами да охранниками нас редко когда называли, все больше «вертухаями», «пупкарями» и «рексами». А по мне, в слове «рекс» ничего зазорного нет. «Рекс» — это вроде сторожевой собаки, умной и преданной хозяину. Да и что в нашей службе позорного может быть? Кому тюрьма, а кому режимный объект. Кому мент поганый, а кому страж правопорядка. Кому «вертухай», а кому верный солдат Отечества…

Сухие прокуренные пальцы тянутся к полусмятой пачке «Беломора», щелкает зажигалка, и рассказчик, на секунду окутавшись едким сизоватым дымом, продолжает повествование. Речь его размеренна и спокойна, как у человека, наперед знающего, что его никогда не перебьют.

— Последние семь лет я в Бутырской тюрьме прослужил. И не в обычных корпусах, а на так называемом «спецу». — В голосе бывшего «рекса» звучит нескрываемая гордость. — В Бутырке, а это мало кто знает, кроме общих корпусов, есть целых два «спеца», большой и малый. Обычный контингент, все эти мелкие жулики, крадуны да хулиганы, на «спец» редко попадают. На «спецу» обычно держат серьезную публику — воров в законе, авторитетов, которые по Москве на «Мерседесах» раскатывают и бандами руководят, да прочих «новых русских». Я-то на них насмотрелся…

Ведешь, бывало, такого на допрос или к адвокату, зная, что у него на воле банда осталась с автоматами, пулеметами, чуть ли не танками, а сам думаешь: взглянешь не так, скажешь не то, он и не сдержится… И пошло-поехало. Вот и думай, кто кого ведет: ты его или он тебя. Да и случалось у нас всякое… Знаешь, как в восемьдесят восьмом на бутырском «спецу» бунт начался? Наши ребята одного черного, Резо его звали, прошмонали, а недозволенные вещи, как и положено, конфисковали. Тот — в амбицию, его — в карцер. Прессанули, конечно… А Резо тот, как потом оказалось, вором в законе был, у зеков вроде бы за главного. Ну как студенческий староста в нашем общежитии. Ну, и начались беспорядки. Это у блатных разморозкой называется. Пришлось омоновцев вызывать.

Иван Алексеевич затягивается, стряхивает пепел в баночку из-под майонеза, которая в каморке используется вместо пепельницы, и от едкого дыма стариковские глаза — незабудковые, выцветшие, с прожилками кровеносных сосудов — немного увлажняются. Воспоминания безвозвратно ушедшего прошлого переполняют душу отставного охранника. И так тянет на прочувствованный монолог…

— А вообще, конечно, работать на «спецу» всегда считалось лучше, чем в обычных корпусах, — продолжает он.

— Почему, Иван Алексеевич? — осторожно интересуется слушатель. — Ведь вы сами только что сказали, что там в основном бандиты да убийцы сидят.

— Публика там побогаче… — Узкие губы старика собираются в одну линию. — У кого денег больше — у обыкновенного работяги или у этого… «нового русского»? Представь: фирмач какой-нибудь в тюрьму первоходом заехал, еще не обвыкся, и все ему в диковинку. На свободе-то небось каждый день в «Метрополе» красную икру столовыми ложками жрал, а тут баланда из рыбных консервов да холодная перловая каша. Такого с непривычки больше ложки не съешь. Передачи продуктовые раньше строго по норме были, да и не у всех брали. До девяносто первого года наши ребята на дорогих сигаретах хорошие деньги делали. Больше, чем на водке и чае.

— Почему на сигаретах?

— По тем временам в «дачках», в передачах то есть, можно было только «Приму» да «Астру» передавать. Считалось, что сигаретным фильтром можно вены себе перерезать, — объясняет вахтер. — Вот смотри…

Рассказчик выбирает из майонезной баночки засохший окурок и, обсыпая брюки пеплом, отламывает фильтр. Щелкает зажигалка, фильтр горит смрадным синим пламенем, медленно плавится, и Иван Алексеевич бросает пузырящееся месиво себе под ноги, затаптывает ботинком.

— Видишь, что получилось? — Старческая рука кладет остывшую оплавившуюся массу с острой режущей кромкой на стол. — Почти что лезвие. Потому и не разрешали. А «Приму» с «Астрой» не все курить могли. Вот и согласны были последнее отдать. — Бывший «рекс» ненадолго замолкает и, пожевав губами, продолжает доверительно: — Такса у нас была: бутылка водки и сигареты в неволе возрастают десятикратно! Внеплановая передача стоит 50 баксов.

Конечно, деньги нам тоже часто давали, но не все-то деньги умели в камеру через шмон проносить! Вещи хорошие предлагали, часы там, украшения золотые, у кого при шмоне не отмели. Лучше всего зимой было: «бобры», то есть богатые зеки, ондатровую шапку на шесть пачек чая меняли, новая дубленка за несколько блоков сигарет и пару бутылок водки могла уйти! Все это потом через комиссионки сдавалось — квитанции, конечно, не на себя оформляли, а на родственников. Само собой, делиться приходилось со многими: как ты дубленку из тюремного блока на волю пронесешь? И делились… Но все равно было выгодно — наши ребята за полгода новые «Жигули» себе покупали…

— А не боитесь мне такое рассказывать, Иван Алексеевич? — осведомляется собеседник.

— А чего мне бояться? И никакого секрета особого я тебе не рассказал. Все это и так знают. Всегда в любой тюрьме охранники брали, берут и будут брать… И бороться с этим бесполезно — мы-то тоже начальству немалые деньги отстегивали. А те тоже со своим начальством делились. Я-то знаю, что говорю…

ИЗ СПРАВКИ МВД

В учреждениях Главного управления исполнения наказаний ежегодно фиксируется в среднем до 4000–5000 внеслужебных, несанкционированных контактов персонала сизо, ИТУ и заключенных. Более 25 процентов сотрудников увольняется, не проработав и года…

За окном холодно, вьюжно, и сквозь обледеневшее стекло видно, как ветер кружит сухой снег под фонарем. Изредка по пустынной улице проносятся машины, унося за собой морковно-красные фонари габаритов. Магнитофон на третьем этаже наконец стих. Половина третьего, видимо, отгуляв положенное, студенты уснули.