Болотное гнездо - Валерий Хайрюзов

– Можно, я от вас Геннадию Васильевичу Лaxoнину позвоню, – показав глазами на телефон, спросил Храмцов, – машину вызвать?

– Зачем звонить, я даю свою, – уже мягче сказал Шипицын. – У меня свободна.

– Не надо. Как-нибудь без вашей машины обойдусь, – буркнул Санька, снимая телефонную трубку.

«Ну что, убавилось бы у председателя, если б он подал руку?» – ожидая машину, думал Санька. В детстве случалось и похуже, и ремнем его драли, и словами разными ругали, но то время шло по иной мерке, и его он не брал в счет, тем обидам и цена-то детская. Он-то понимал, председатель обидел не его – всех летчиков обидел. А за что, спрашивается?

Летая по колхозам, Санька не задумывался, нужна ли его работа. Раз вызывают – значит, нужна. Отлетал в месяц положенную норму, а там хоть трава не расти. Потом в бухгалтерии переведут часы в рубли – вот и вся арифметика. Часто он даже не видел результатов своей работы. Летаешь, льешь на поля химикаты, специалисты говорят, помогает, ну и слава богу. Он подозревал, что и колхозников не очень-то волнует, попала на поля химия или нет. Для себя он уяснил главное: работать без происшествий, а на все остальное можно было найти тысячу объяснений, например, почему сорняки как стояли, так и остались стоять. Летчики хорошо знали все эти тонкости и, не утруждая себя, обрабатывали края, затем – пара полетов наперекрест, как говорили, «запечатывали конверт», и принимались за другое поле. Неделю в одном колхозе, неделю в другом. За сезон наберется десяток колхозов, работа, как у пчел, с цветка на цветок – и никаких претензий, да и какие они могут быть к летчикам? И вот впервые отказались от самолета.

Пытаясь отвлечься от неприятных мыслей, Санька стал рассматривать Старую Елань. Взгляд то и дело натыкался на постройки, которые появились в его отсутствие. Вдоль реки шел ряд новых, сложенных из бруса, домов. На месте старого магазина стоял новый – бетонный. Смотрел он на площадь широкими стеклянными глазами. Напротив все так же стояла белая церквушка, вокруг которой, как на оси, сидело все село.

Подлетая к Старой Елани, Санька, прежде всего, разыскал именно ее. Дед говорил, что раньше Старая Елань была центром всей волости. Но когда в конце прошлого века чуть стороной проложили Транссибирскую магистраль, село остановилось в росте, дорога, как насос, выкачала народ.

«Хорошо, что Адам Устинович не перенес правление на станцию, а то бы конец Старой Елани», – хвалил он Шипицына.

Раньше Старой Елани не везло на председателей, сменялись они каждый год, как тренеры футбольной команды, а дела шли все хуже и хуже. Еще немного – и поразбежались бы староеланцы по другим колхозам. Дошло до того, что должность председателя стала наказанием, никто не соглашался на нее. Шипицын согласился. Он и тут не изменил себе, взял круто, как привык на фронте. Рассказывали: в первый же день, когда его избрали председателем колхоза, предложил Шипицын привести в порядок поселок: проложить тротуары, починить заборы, покрасить ставни. И поставил условие: не выпускать без присмотра скотину со двора.

– Смотрите, кто нарушит, приму самые строгие меры, увижу – пристрелю на месте, – пообещал он.

Колхозники посмеялись: чудит председатель, но предложение поддержали. Через неделю смотрит председатель: неподалеку от клуба возле памятника погибшим односельчанам свиньи пасутся, чешутся боками о штакетник. Шипицын не поленился, сбегал домой за ружьем и всадил заряд дроби в поросенка.

– Уголовника выбрали, – орала хозяйка поросенка. – Так, глядишь, и по нам стрелять начнет. Жаловаться надо!

Но с той поры все поняли: Шипицын слов на ветер не бросает. Ругали его по-за глаза, костерили, называли самодуром, но на очередном собрании избирали вновь.

Многое Санька забыл, а вот это помнил.

Открыв дверь в кабинет председателя, Санька как бы приоткрыл дверь и в свое детство. Он вдруг разом вспомнил: раньше все разговоры в доме начинались и заканчивались Шипицыным. Где-то там, в районе и еще дальше, была власть и законодательная, и исполнительная, здесь же, в Старой Елани, он был и тем и другим в одном лице.

Неподалеку от правления под забором в тени, высунув языки, лежали собаки и лениво смотрели на прыгающих около крыльца воробьев. То знаменитое распоряжение о скотине почему-то не распространялось на собак. Санька хорошо помнил: староеланские собаки славились не меньше председателя, вреднее их не было собак в округе, они без промаха узнавали чужих и не давали прохода. Вот и сейчас с каким-то угрюмым любопытством они нет-нет, да и поглядывали на него, казалось, узнали, что он приезжий, и ждут минуты, когда он спустится с крыльца.

Сверху смотрело на село тяжелое июльское солнце, и Санька, стараясь не замечать собак, сошел с крыльца. «Каков поп, таков и приход», – поглядывая на всякий случай на собак, думал он.

Из-за угла, как мальчишка, выскочил «газик», надув серую выцветшую брезентовую рубашку кузова, понесся к правлению и, чуть не зацепив штакетник, резко затормозил. Гнавшаяся за ним пыль проглотила машину и, миновав стороной крыльцо, зацепила Саньку. Из кабины высунулся крепкий, в куртке защитного цвета, чем-то похожий на свой «газик» парень.

– Вот ты где, – громко сказал он. – А я тебя на аэродроме ищу. Ну что, садись, поехали!

Хозяйский поощрительный тон парня не понравился Храмцову. В другой раз он и не обратил бы на него внимания, но после стычки с председателем обозлился.

– А я и не терялся. Чего меня разыскивать, – нахмурившись, ответил Санька. – Кстати, а где Лахонин? Он вроде сам обещал за мной приехать. Заодно и свои поля показать.

– Ты это, наверное, насчет мотылька? – Парень коротко хохотнул. – Чего их показывать? Шпарь напропалую – не ошибешься. Они нынче вместо зерна гусениц сдавать будут.

– А ты что радуешься, – оборвал парня Санька, – тебя что, это не касается?

– Меня? – Парень согнал улыбку в уголок рта, пощупал Саньку зелеными кошачьими глазами. – Постольку-поскольку.

Санька уже внимательнее посмотрел на него. Лицо парня показалось ему знакомым, были они примерно одного возраста. Но Санька никак не мог припомнить, где и когда он видел эти зеленые нахальные глаза.

– Так, значит, ты Храмцов? – Парень загадочно, точно знал что-то нехорошее про Саньку, улыбался.

– Да, Храмцов! – отрезал Санька. – Что, фамилия не нравится?

– Верно, Храмцов, – протянул парень. – Даже паспорта не надо – фирма. Ну что ж, будем знакомы еще раз. Анатолий Храмцов, твой, так сказать, двоюродный брат. Только не надо драться, ладно? Я этого с детства не люблю.

Наконец-то Санька догадался, что разговаривает с Толькой – сыном Вениамина Михайловича. За всю жизнь они виделись с ним раза два, не больше. В последний раз лет десять назад, да и то мельком, на железнодорожном вокзале. А вот родителя его, Вениамина Михайловича, Санька знал хорошо.

Венка, как говорили в родне, пошел по торговой части, которая, как известно, требует особой хватки, разворотливости и, как говорила Санькина мать, полного отсутствия совести. Дядька счастливо сочетал все эти качества, два раза был судим, но каждый раз ему удавалось выйти сухим из воды. Санька даже не мог припомнить, где они жили, Вениамина Михайловича постоянно перебрасывали с одного места на другое. Мать частенько посмеивалась: наш Вениамин, как заяц, путает следы. Так же легко менял он и жен. Толька был от первой – Капитолины. Остальных жен Санька не помнил.