«Паралитики власти» и «эпилептики революции» - Александр Григорьевич Звягинцев

все то, что относится к князю Оболенскому. Приходится сделать это во избежание крупной судебной ошибки. Но в обвинительном акте есть эпиграф невидимый, но который чувствуется: „Честным людям — угроза!“».

Подсудимый князь Оболенский был признан судом невиновным. Оценивая А. И. Урусова как судебного оратора, А. Ф. Кони писал:

«Основным свойством судебных речей Урусова была выдающаяся рассудочность. Отсюда чрезвычайная логичность всех его построений, тщательный анализ данного случая с тонкой проверкой удельного веса каждой улики или доказательства, но вместе с тем отсутствие общих начал и отвлеченных положений. В некоторых случаях он дополнял свою речь каким-нибудь афоризмом или цитатой как выводом из разбора обстоятельств дела, но почти никогда он не отправлялся от каких-либо теоретических положений нравственной или социальной окраски… Остроумные выходки Урусова иногда кололи очень больно, хотя он всегда знал в этом отношении чувство меры. Логика доказательств, их генетическая связь увлекали его и оживляли его речь».

И далее:

«Но если речь Урусова пленяла своей выработанной стройностью, то зато ярко художественных образов в ней было мало: он слишком тщательно анатомировал действующих лиц и самое событие, подавшее повод к процессу, и заботился о том, чтобы точно следовать начертанному заранее фарватеру. Из этого вытекала некая схематичность, проглядывавшаяся почти во всех его речах и почти не оставлявшая места для ярких картин, остающихся в памяти еще долго после того, как красивая логическая постройка выводов и заключений уже позабыта». Перед выступлением в судебном процессе Урусов всегда тщательно изучал дело, разлагая те или иные ключевые обстоятельства на отдельные группы, в зависимости от их значения и важности. Он даже составлял для себя специальные таблицы, на которых в концентрических кругах были изображены улики и доказательства. А. Ф. Кони однажды в шутливой форме сказал, обращаясь к нему: «Поменьше бы таблиц, побольше бы уставов».

Резкость суждений во время судебных процессов порой доставляла Александру Ивановичу немало огорчений. В 1885 году его даже подвергли дисциплинарному взысканию.

В 1889 году, оставив Петербург, Александр Иванович уехал в Москву, продолжая выступать на известных процессах. В 1891 году он выступил защитником даже в парижском суде по делу французского литератора Леона Блуа, обвинявшегося в клевете, и одержал блестящую победу. Его имя становится известным далеко за пределами России.

В конце жизни Александр Иванович тяжело болел. Лечение за границей в лучших клиниках Парижа и Берлина не приносило результатов. Когда в 1898 году он посетил А. Ф. Кони в Петербурге, Анатолий Фёдорович, по собственному признанию, едва «удержал слезы и крик душевной боли», увидев его. Урусов ходил с трудом, слышал одним ухом, и то плохо, беспомощно озирался на «свою преданную и заботливую жену». Позднее в одном из писем к А. Ф. Кони он писал:

«О своем здоровье ничего сказать не могу: у меня его давно нет. Я кое-как живу, переходя от одной формы болезни к другой».

А. Ф. Кони, многие годы друживший с Урусовым, оставил нам такой его портрет: «Крупное лицо Урусова с иронической складкою губ и выражением несколько высокомерной уверенности не приковывало к себе особого внимания. Это было одно из „славных русских лиц“, на котором, как и на всей фигуре Урусова, лежал отпечаток унаследованного барства и многолетней культуры. Большее впечатление производил его голос, приятный высокий баритон, которым звучала размеренная, спокойная речь его с тонкими модуляциями. В его движениях и жестах сквозило прежде всего изысканное воспитание европейски образованного человека. Даже ирония его, иногда жесткая и беспощадная, всегда облекалась в форму особенной вежливости».

С. А. Андреевский вспоминал, что когда в 1899 году скончался известный адвокат В. И. Жуковский, то многие спрашивали его, будет ли он произносить речь? Андреевский ответил, что совсем не понимает надгробного красноречия, что перед величием смерти невольно уста немеют.

С ним согласился присяжный поверенный Л. А. Куперник, который сказал: «Действительно, можно было бы говорить, если бы только знать, что следует в таком случае сказать!» Когда этот разговор С. А. Андреевский передал Урусову, то Александр Иванович сказал: «Да. Но было бы как-то странно и грустно, если бы над человеком, вся жизнь которого была посвящена слову, не было сказано ни слова!» По выражению его глаз (Урусов был уже тогда больной) Андреевский понял, что он завещал ему исполнить эту обязанность.

Князь А. И. Урусов скончался в 1900 году.

С. А. Андреевский приехал из Петербурга и произнес над его могилой проникновенную речь. Он сказал: «Мы теряем лицо историческое — из тех, которые остаются жить среди людей и после смерти. В истекающем столетии Урусов оставил свое незабвенное имя как воплощение могучего русского дарования. Но история имеет свои непроходимые туманы, в которых всякая тропа может затеряться для потомства, если современники в должную минуту не осветят этой тропы факелами… На нашей же трибуне первый тип защитника подсудимого создан Урусов ым. Он первый дал образец защиты живой, человеческой, общедоступной. Мы помним, каким действительно весенним громом пронеслось над Россией это молодое, чудесное имя. Каждая фраза, сказанная Урусовым, читалась в газетах как новое слово. Он был не из тех адвокатов, которые делаются известными только тогда, когда попадают в громкие дела. Нет, он был из тех, которые самое заурядное дело обращали в знаменитое одним только прикосновением своего таланта. Оригинальный ум, изящное слово, дивный голос, природная ораторская сила, смелый, громкий протест за каждое нарушение прав защиты, пленительная шутливость, тонкое остроумие — все это были такие свойства, перед которыми сразу преклонялись и заурядная публика, и самые взыскательные ценители».

1977

Ходынская катастрофа. «Каждому по бутылке мадеры»

К коронационным торжествам Николая II власти готовились обстоятельно. Их наметили провести в Москве в мае 1896 года. Население старой столицы к тому времени перевалило за миллион. В пригородах разрастались так называемые «фабричные районы», которые притягивали к себе людей из ближних губерний. Поэтому на празднествах ожидался колоссальный наплыв народа. Гуляния решено было провести на Ходынском поле. С этой целью уже в октябре 1895 года там приступили к постройке различных павильонов и буфетов «для раздачи угощений». Строительством занимался архитектор В. В. Николя, а всеми работами распоряжался начальник особого установления по устройству коронационных народных зрелищ и празднеств Н. Н. Берг, подчинявшийся министру императорского двора и уделов графу И. И. Воронцову-Дашкову. На это министерство, а также на московского генерал-губернатора возлагалось и обеспечение порядка во время проведения торжеств. Однако контактировали эти два ведомства между собой очень плохо, больше противодействовали друг другу, что привело к неорганизованности и в конце концов явилось причиной трагедии, разыгравшейся на Ходынском