Конформист - Альберто Моравиа

Ну вот, ты начинаешь говорить, как твоя мать, — улыбнулся Марчелло.

Она высморкалась и спокойно ответила:

Нет, мама говорит это просто так, сама не зная почему… у меня же есть на то причина.

— Какая?

Она долго смотрела на него, потом решилась:

Я должна сказать тебе одну вещь, после чего, возможно, ты больше не будешь любить меня, но сказать ее я должна.

— Что именно?

Она ответила медленно, внимательно глядя на него, словно хотела сразу же уловить выражение презрения, которого боялась:

— Я не такая, как ты думаешь.

— То есть?

— Я не… словом, я не девушка.

Марчелло посмотрел на нее и вдруг понял, что нормальности, которую он до сих пор приписывал жене, на самом деле не существовало. Он не знал, что скрывается за началом ее исповеди, но теперь был уверен, что Джулия, как она сама сказала, не такая, как он думал. Он почувствовал, что ему заранее неприятно то, что предстоит услышать, и у него едва не возникло желание отказаться от ее признаний. Но прежде всего следовало ее успокоить, ему это было легко, потому что пресловутая девственность не имела для него никакого значения. Он ответил ласково:

Не беспокойся… я женился на тебе, потому что люблю тебя… а не потому, что ты была девственницей.

Джулия сказала, тряхнув головой:

Я знала, что у тебя современные взгляды… и что ты не станешь придавать этому значения… но все равно я должна была тебе об этом сказать.

"Современные взгляды", — почти забавляясь, подумал Марчелло. Фраза была похожа на Джулию и возмещала недостающую девственность. Фраза была невинна, но невинность была иной, нежели он себе представлял. Взяв жену за руку, он сказал:

Давай не будем больше об этом думать, — и улыбнулся ей. Джулия улыбнулась ему в ответ. Но одновременно глаза ее снова наполнились слезами, которые потекли по щекам. Марчелло запротестовал: — Ну же… что с тобой такое? Ведь я же сказал тебе, что для меня это не имеет значения!

Джулия повела себя необычно. Она обняла его за шею, но, спрятав лицо у него на груди, нагнулась так, что Марчелло не мог ее видеть.

— Я должна сказать тебе все?

— Что «все»?

— Все, что со мной случилось.

— Но это неважно.

Прошу тебя… это будет проявлением слабости… если я не скажу тебе, мне будет казаться, что я что-то от тебя скрываю…

Да зачем же? — спросил Марчелло, гладя ее по волосам. — У тебя был любовник, кто-то, кого, как тебе казалось, ты любила или кого действительно любила. Зачем мне это знать?

Нет, я его не любила, — вдруг ответила она почти возмущенно, — я никогда не считала, что люблю… мы были любовниками почти до дня нашей с тобой помолвки… но это был не молодой человек, как ты… это был шестидесятилетний старик: отвратительный, жестокий, злой, требовательный… друг семьи, ты его знаешь.

— Кто это?

— Адвокат Феницио, — коротко сказала она.

Марчелло подскочил:

— Но он был одним из свидетелей!

Он силой настоял на этом… я не хотела, но не могла отказать… хорошо еще, что он позволил мне выйти замуж…

Марчелло вспомнил, что адвокат Феницио, которого он часто встречал в доме Джулии, всегда был ему несимпатичен: маленький блондинчик, лысый, в золотых очках, с безгубым ртом и остроконечным носом, который морщился, когда адвокат смеялся. Как помнилось Марчелло, это был человек спокойный и холодный, но за спокойствием и холодностью скрывались агрессивность и неприятная наглость. Феницио был физически крепок, в жаркий день он как-то снял пиджак и закатал рукава рубашки, обнажив белые сильные мускулистые руки.

— Но что ты в нем нашла? — невольно воскликнул Марчелло.

— Это он что-то нашел во мне… и очень рано… я была его любовницей не месяц, не год, а шесть лет.

Марчелло быстро посчитал в уме: Джулии был сейчас двадцать один год или чуть больше, значит… Он повторил изумленно:

— Шесть лет?

— Да, шесть лет… мне было пятнадцать, когда… ты понимаешь?

Марчелло заметил, что, хотя Джулия и говорила о вещах, по всей видимости, причинявших ей душевную боль, она сохранила свою обычную тягучую, добродушную манеру, словно речь шла о ничего не значащих сплетнях.

— Он воспользовался мною, можно сказать, прямо в день смерти бедного папы… если не в тот самый день, то очень скоро. Кстати, я могу назвать тебе точную дату: едва прошла неделя после похорон отца… заметь, он был папиным близким другом и доверенным лицом. — Она помолчала, словно для того, чтобы молчанием подчеркнуть подлость адвоката, а затем продолжала: — Мама только и делала, что плакала и, разумеется, часто ходила в церковь. Он пришел как-то вечером, я была дома одна, мама куда-то ушла, а прислуга была в кухне… я сидела в своей комнате за столом и делала уроки… я была в пятом классе гимназии и готовилась к аттестату. Он вошел на цыпочках, подошел ко мне сзади, склонился над заданием и спросил, что я делаю… я ответила ему, не обернувшись… у меня не возникло ни малейших подозрений, во-первых, потому, что я была невинна — тут ты можешь мне поверить, — как двухлетняя девочка. Во-вторых, потому, что для меня он был почти как родственник… я звала его дядей, представь себе… итак, я сказала ему, что готовлю задание по латыни, а он знаешь, что сделал? Взял меня за волосы, одной рукой, но крепко… он часто делал так, в шутку, потому что у меня были великолепные волосы, длинные, вьющиеся, он говорил, что у него руки так и чешутся… Почувствовав, как он тянет меня за волосы, я и тогда подумала, что это шутка, и сказала: "Пусти меня, ты мне делаешь больно…" — но он заставил меня встать и, продолжая держать за волосы, повел к кровати, стоявшей, вот как сейчас, в углу у двери. Я, представляешь, была так невинна, что все еще не понимала, и, помню, сказала ему: "Оставь меня… я должна делать уроки". В этот момент он выпустил мои волосы… нет, не могу тебе сказать.

Марчелло хотел было попросить ее продолжать, думая, что ей стало стыдно, но Джулия остановилась только ради постепенного нагнетания эффекта и чуть погодя заговорила снова:

— Хотя мне еще не было пятнадцати лет, я уже была хорошо развита как женщина… я не хотела говорить тебе об этом, потому что, как только я начинаю вспоминать, мне становится плохо… Он отпустил мои волосы и схватил меня за грудь, да с такой силой, что я не могла даже кричать и почти потеряла сознание… Может, я и в самом деле упала в обморок… потом не знаю, что случилось: я оказалась распростертой на кровати, а он был на мне, и я все поняла, но силы покинули меня, я была словно вещь в его руках, пассивная, неподвижная, безвольная. Поэтому он сделал со мной все, что хотел. Потом я плакала, а он, чтобы утешить, сказал, что любит меня, что он от меня без ума — знаешь, то, что говорят обычно… На тот случай, если ему не удалось убедить меня, он запретил мне рассказывать о случившемся маме, если я не хочу, чтобы он разорил нас — кажется, в последнее время у папы было несколько неудачных дел, и наше материальное благополучие зависело теперь от этого человека. Потом он приходил еще несколько раз и всегда неожиданно. Он входил в мою комнату на цыпочках, склонялся надо мной, спрашивал строго: "Сделала уроки? Нет? Тогда пойдем делать их со мной…" — а потом обычно брал меня за волосы и тащил к кровати. У него была просто страсть хватать меня за волосы. — Она рассмеялась от души, вспомнив об этой привычке бывшего любовника, как смеются над характерной и милой чертой. — Так продолжалось почти год. Он по-прежнему клялся, что любит меня, и, не будь у него жены и детей, он бы женился на мне. Не могу сказать, что он был неискренен. Но если бы он действительно любил меня, доказать это можно было бы единственным способом: надо было оставить меня в покое. В общем, через год, в отчаянии, я попыталась освободиться от него: я сказала ему, что не люблю его и никогда не любила, что так продолжаться не может, что я ничего не делаю, что я мучаюсь, что не сдала экзамены, и, если он не оставит меня в покое, я буду вынуждена бросить гимназию. Тогда он, представь себе, отправился к маме и заявил ей, что понял мой характер и убедился, что я не создана для учебы, а поскольку мне уже шестнадцать, работа подошла бы мне больше. Для начала он предложил мне место секретарши в своем кабинете, ты понимаешь? Разумеется, я сопротивлялась как могла, но бедная мама сказала мне, что я неблагодарная, что адвокат сделал и продолжает делать нам столько добра, что я не должна упускать подобный случай, и в конце концов я вынуждена была согласиться. В его конторе мы оставались с ним целый день, можешь себе представить? И в конце концов я перестала сопротивляться, мне казалось, что для меня больше нет надежды, я стала фаталисткой… но когда год назад ты сказал мне, что любишь меня, я сказала ему, что на сей раз все кончено. Он, будучи к тому же трусом, запротестовал и стал угрожать, что пойдет к тебе и все расскажет. Тогда знаешь, что я сделала? Я схватила острый нож для бумаги, лежавший у него на столе, приставила острием ему к горлу и сказала: "Если ты это сделаешь, я убью тебя", а потом еще добавила: "Он узнает о нашей связи… как положено… но скажу ему об этом я, а не ты… с сегодняшнего дня ты для меня больше не существуешь… и если только ты попытаешься встать между мной и им, я убью тебя… пойду на каторгу, но убью…" Я сказала это таким тоном, и он понял, что я не шучу. И с тех пор — молчок, вот только, чтобы отомстить, написал анонимное письмо, где говорилось о твоем отце.