Вечность во временное пользование - Инна Шульженко

Первым делом запомнились белые прожилки на губах, там, где помада съелась.

– Селфи! Селфи все вместе! – Пюс вскочила на скамейку и подгребла к себе сонную пьяную компанию. Как можно выше задрав руку с телефоном, она сняла свою широкую улыбку, застенчивую – именинника и лица людей, которых, скорее всего, никогда больше не встретит. Зитц для снимка натянула себе шапку до самого подбородка.

– Подписывайтесь и читайте «Блог Мечтательной Блохи, Париж»! Это я! – Она спрыгнула на палубу и подошла проститься с именинником.

Ласково поцеловав его, шепнула на ухо:

– Как тебя зовут-то?

– Арман, – отпрянул он и засмеялся, хватая её за руку. – Не уходи. Останься!

– Нам просто уже пора! – тоже смеясь, ответила она. – Но мы к тебе ещё заглянем.

– Давай. Но это не моя лодка.

– Ничего. Увидимся как-то. Счастливого тебе нового года!

«Не уходи» и «Останься» – это такой вид людей, противоположный виду людей «Уйди сейчас же» или «Оставайся, уйду я».

Через секунду, пропущенное через льстивый фильтр, это фото уже было в «Блоге Мечтательной Блохи», хэштэг «Ночная жизнь меня».

Разумеется, найти Беке в Париже труда никакого не составило бы, но его отвращала уже одна только мысль, как он её где-то как бы случайно встречает, как бы изображает, что ему ровно… Нет, эти наивные инсценировки – давно пройденный этап.

Да, конечно, поди-ка изобрази, как тебе всё равно, что неделю трепетавшая в его объятиях голая женщина, из гибкого тела которой он гнул буквы алфавита и писал ими нескончаемые эротические, а иногда и порнографические нецензурные поэмы, с которой они вместе стонали от наслаждения и смеялись, смеялись, на самом деле, просто от радости, с которой лежали в лодке под палящим солнцем, опустив только руки в воду и проваливаясь почти что в тепловой удар она сказала: если бы мы сейчас умерли, то мумифицировались и нас бы нашли удивлённые морские археологи, – а он выпихнул её в воду с воплем: ты мне пока нужна не мумией!.. Ну и так далее. И вот при этой «случайной» встрече, без всякой уверенности, что они уйдут вдвоём, надо изображать, что ничего этого не было и видит он её едва ли не в первые?

Увольте. Ему – увы! – не семнадцать, чтобы неограниченное время страдать по испарившейся девушке и мастурбировать на её селфи в соцсетях под депрессивную музыку, а на басах за дверью его комнаты вздрагивала бы от сочувствия мама с коробкой его любимых сдобных булочек.

Итальянские каникулы пробили значительную брешь в его рабочем графике по сдаче парижских рисунков трём заказчикам – двум маленьким и одному серьёзному. Старшая дочь от первой жены собиралась вскоре сделать его дедом. Её брат, совершенно непонятный отцу грустный гомосексуалист со значительным тяжёлым лицом философа и маленьким, каким-то неподходящим этому лицу телом, артист балета, полгода назад после изматывающего неудачного романа исчез где-то в районе Аргентины. Всё это – и о романе, и об Аргентине – Виски знал со слов первой жены. Дети от второго брака находились в критическом возрасте психологического шантажа родителей по любому поводу одновременно с сексуальными и алкоголическими экспериментами, и младшая жена неоднократно телеграфировала «SOS» всеми доступными ей способами.

Поиски сбежавших любовниц никак не умещались во все эти будничные задачи и дела. Поэтому для начала он сходит сегодня на музейную вечеринку, на которую прислали приглашение с курьером, где по обыкновению найдётся кто-то, чьи лунные циклы, овуляции, гормональные уровни и предсказания гороскопов совпадут с его! И с кем можно будет просто переспать к обоюдному удовольствию и восстановить баланс.

Он принял душ, переоделся и вышел в город. Виски любил уезжать из Парижа, потому что обожал возвращаться в Париж.

Сейчас он присел за столик в одном из трёх кафе на маленькой площади недалеко от своего дома, где обычно ужинал, если вдруг никуда вечером не собирался. Знакомый официант радостно поприветствовал его и принял традиционный заказ. Дневная жара начинала спадать, и женщины в открытых платьях и блузках вокруг заказывали вино и еду, быстро говорили или смеялись, закидывая головы назад и показывая белые шеи, заговорщицки склонившись к одной зажигалке, вместе прикуривали и редко затягивались, занятые разговором, однако рука с зажатой в пальцах сигаретой ритуально обхватывала бокал с вином.

Откуда ни возьмись внутри кафе, где сняли стеклянные панели между залом и внешней террасой, появились музыканты: виолончель, скрипка и труба. Певица, чернокожая, плотная, с огромными глазами в лучах ресниц, с высоким ореолом пружинистых волос, запела что-то тягучее, средне-джазовое, на английском. Всё это вместе, включая наряд с блёстками, маленький бесполезный бубен у неё в руках, делало её неким символом всех темнокожих джазовых исполнительниц. Виски поёрзал: тембр этого голоса не понравился ему и раздражал. Не доев, только быстро допив бокал, он оставил на столике купюру и ушёл. В следующем баре, где он, поглядывая на часы, заказал выпивку, было так много иностранцев и они так галдели, что он, едва заглотив вино, сорвался с места.

И только уже порядком набравшись, в четвёртом – или пятом? – заведении, безнадёжно опоздав на вечеринку со своей гипотетической половинкой по ночному гороскопу на сегодня, Виски со всей алкогольной ясностью вдруг понял: да его просто колбасит. Ему плохо. Ему херово.

Он попросил коньяка и стал, ухмыляясь сам на себя, припоминать, когда вообще последний раз с ним такое было, чтобы он в самом деле не находил себе места?

Коньяк несколько прочистил мозги, и он вспомнил: да вот как раз, когда старшая жена рожала их унылого тридцатилетнего педика и были какие-то беспокойства с сердцебиением плода, с предлежанием, ещё с чем-то, что он никак не мог исправить. И оставалось разве только делать вид, что всё под контролем и по потолку бегает его метафизическое невидимое тело, а не он сам. Вот тогда он последний раз, таская за ручку трёхлетнюю дочь, пёр по всем барам подряд, засовывая рожу в дверь, орал, не заходя: десерты есть? И они заходили только в те, где десерты были. Как они оба выжили – непонятно.

Париж – идеальное место для любви, для любых её проявлений, в том числе и для любви ушедшей. Счастливую любовь здесь распаляет всё: город продуман и поддерживает свою репутацию главного любовника в мире. Буржуазную любовь поддержат лавочки в регулярных парках и интерьерные лавки, трагическая найдёт себя на ночных вокзалах и мостах, богемная и спрашивать не будет, где её место: она пристроится везде – всем видам любви найдётся место и время под крышами Парижа!

Кроме ушедшей.

И тогда утратившие, потерявшие, проебавшие, предавшие любовь одинокие бывшие любовники выходят из-под своих крыш в город, как нежить из гробов.

Виски давно не видел его таким.

Наблюдая с охотничьим прищуром с высоты своей благополучной эмоциональной невовлеченности за потенциальной бархатноглазой косулей на тоненьких ножках, он искал и находил партнёрш, как и он сам, ничего от него не ждущих, кроме отличной ночи вдвоём. Ну или втроём. Сердцеедом он не был и ни от чьих мучений удовольствия не получал. Иногда его одноразовые подружки могли неожиданно перезвонить с предложением повторить, и тогда, аккуратно прозондировав, не надумала ли дама разыграть пылкие чувства, он мог согласиться – и ещё, и ещё раз. Секс сам по себе настолько прекрасен, что портить его «отношениями», всей этой смесью манипулятивных уловок для идиотов и тендерными животными инстинктами совершенно недопустимо. Для меня – а вы как знаете.