Я тебе верю - Нелли Осипова

Он навсегда запомнил этот день: восьмое августа 1941 года. И вновь восьмерка ворвалась в его судьбу…

Иван успел заскочить к родителям, проститься. Там, в деревне, узнал, что за два дня до него приезжала Ксюша с женихом, и оба уже отправились на фронт. К удивлению Ивана, женихом оказался тот самый пианист, за инструментом которого пряталась Ксения, наблюдая за Иваном. Как давно это было…

Начались хождения по мукам вместе со всем народом, со всей страной…

Торжественно-победное настроение быстро улетучилось в первые же дни работы в полевом походном госпитале. Нескончаемый поток раненных врачи едва успевали принять. Носилок не хватало, о кроватях и речи не было. Оперировали только по жизненным показаниям, в основном же лишь обрабатывали раны, накладывали повязки, шинировали переломы и отправляли в стационарные госпитали. Сутками Иван не отходил от операционного стола, с горечью вспоминая слова истринского хирурга о режиме. Да уж, думал он, не до жиру – быть бы живу.

В декабре его хотели перевести в тыловой профильный госпиталь, но он отказался, мотивируя тем, что в тылу достаточно старых, квалифицированных хирургов, которые еще могут работать, а здесь, на фронте нужны молодые. Он остался в полевом походном госпитале.

Зимой 1942 года получил недельный отпуск, но добираться домой не стал, а просто отсыпался в землянках, перемещаясь вместе со своим госпиталем – наши войска отступали.

В мае 1943 года пришло письмо от матери. Она писала, что Ксения с мужем на фронте, но примерно через месяц ждут ее домой, потому что она беременна и вскоре собирается демобилизоваться. Иван обрадовался за свою подругу, подумал, что все-таки он был прав, когда решил расстаться с Ксюшей. Теперь она нашла свою половинку и счастлива. Только бы война поскорее закончилась.

А война все не кончалась. Правда, за прошедшее время военно-полевая медицина постепенно совершенствовалась, классический принцип поэтапного лечения, предложенный еще Пироговым, оправдывал себя. Сложная на первый взгляд система полевых походных госпиталей, эвакогоспиталей, профильных, тыловых работала и помогала в сумятице фронтовых условий спасать людей. Иван постигал на собственном опыте, как важна хорошая организация медицинской службы в условиях войны, порой даже важнее самих оперативных вмешательств. Четкость, слаженность в работе, хорошо отрегулированное взаимодействие с другими службами – вот что требовалось в первую очередь. К этому времени Иван был назначен главным врачом госпиталя и с присущей ему дотошностью стал налаживать и совершенствовать методы работы.

Однажды весной 1944 года, когда наши войска освободили небольшой населенный пункт в Белоруссии, госпиталь Ивана стал быстро подтягиваться на запад. Любое перемещение такого многосложного организма, как военно-полевой госпиталь, – огромный, тяжелый труд для всего персонала и для раненых: собрать все и всех, погрузить на транспорт, который еще следует найти, довезти до места, заранее выбранное и подготовленное, а после разгрузиться, установить каждую вещь на свое место, но главное и самое важное – это сохранить жизни раненых. Несмотря на все сложности, двигаться на запад было куда радостнее, нежели постоянно отступать на восток. Медсестры старались изо всех сил обуютить палаты, нарвали полевых цветов, поставили в пустые консервные банки, повесили занавески из стиранной марли, словом, делали все возможное в тех условиях. Двое выздоравливающих солдат, обойдя окрестности, набрели на избу, в которой, видимо, еще недавно располагались немецкие офицеры и, поспешно отступая, оставили несколько бутылок бренди, плитки шоколада и патефон с двумя пластинками. Солдаты сгребли все и приволокли в госпиталь. Каково же было их удивление, когда главный врач, почти не обратив внимания на продукты, буквально бросился к старому патефону, завел его, покрутив ручку до отказа, и поставил пластинку, на которой была изображена собачка, поющая в трубу старинного граммофона.

Пластинка закрутилась. Солдаты замерли. Зазвучала музыка, незнакомая, непривычная, волшебная. Стали подходить ходячие больные, свободный от работы медперсонал. Иван слушал и внимательно наблюдал за людьми. Лица их светлели, в глазах у некоторых стояли слезы. Никто не шелохнулся, пока не закончилась пластинка.

– Что это? – спросил солдат, который приволок патефон.

– Моцарт, – ответил Иван, потрясенный реакцией людей, большинство из которых наверняка до этой минуты не слышали ни этого имени, ни этой музыки. – Это австрийский композитор восемнадцатого века.

– А как это фашисты такую музыку слушают, а сами лютуют да зверствуют – вон виселиц по всей деревне понаставили, – в сердцах бросил солдат и матюкнулся…

На второй пластинке была запись скрипичной музыки, Ивану незнакомой, а наклейка на пластинке частью содрана, а частью затерта так, что он никак не смог прочитать ни слова. Скрипка звучала виртуозно, сказочно, а мелодия, казалось, была придумана композитором вот для такой весны, как нынешняя, когда каждая былинка оживает, цветет, не боясь и не смущаясь разрухи, кучи искореженного металла, орудийных залпов и даже смерти. Он решил сохранить пластинку, чтобы потом, после войны, узнать, чья это музыка и кто этот чудесный скрипач.

Война, как всегда, вновь разрушила все планы: осенью 1944 года в госпиталь попал мощный снаряд. Иван был ранен в ногу. Случилось это восьмого октября. Его эвакуировали в тыл вместе с патефоном и пластинкой Моцарта – вторая пластинка разбилась. Когда Ивана на носилках грузили в машину, прибывшую по вызову его заместителя, того самого однокурсника, с которым они вместе ушли на фронт, шофер запротестовал:

– Это что еще за имущество! Не повезу!

– Повезешь, друг, повезешь, потому что эта музыка помогала нашему доктору лечить раненых, а теперь пусть поможет и ему, – сказал как отрезал санитар, еще в начале войны спасенный Иваном и оставленный при госпитале по инвалидности.

Так патефон совершил вместе с ним свое первое путешествие.

Ивана доставили в Краснодарский край, в Усть-Лабу[1], в госпиталь, профилированный для лечения конечностей. Военные врачи между собой называли его «больница руки-ноги».

После операции Иван не стал дожидаться полной реабилитации, боясь не отыскать свой госпиталь при таком стремительном движении наших войск на запад.

– Коллега, – сказал хирург, оперировавший его, – надеюсь, вы знаете, что делаете, и я не стану вас уговаривать остаться еще хотя бы недели на две.

– Спасибо, я все понимаю, но мне просто необходимо вернуться к себе, иначе пошлют неизвестно куда.

– В другом случае я бы сказал, что в условиях войны хирург нужен везде, но вам я этого говорить не буду, потому что знаю, что значит слаженный, подобранный коллектив.

– Спасибо за понимание. Надеюсь, когда-нибудь наши пути пересекутся еще раз, только при лучших обстоятельствах.

Иван Пастухов вернулся в свой госпиталь.

Нога болела, но терпимо. Всю зиму он работал в привычном для себя ритме, но к весне все чаще предпочитал оперировать, сидя на высоком табурете, который по его просьбе соорудили для него. К весне положение усложнилось: нога болела все чаще и сильнее, периодически поднималась температура. Только усилием воли и колоссальным самообладанием он дотянул до мая, до судьбоносной для себя цифры – восьмого мая! Это было в Праге, которая встретила победителей цветущими каштанами и сакурой. Как странно, думал Иван, я считал, что сакура растет только в Японии, оказывается и здесь, в Европе, она есть, а еще каштаны бывают не только белые, но и розовые, фиолетовые… Как мало я знаю…