Влюбиться в эльфа и остаться в живых - Александр Талал

– Амулет на нем или в квартире. Он только без году неделя как глаз открыл. Других вариантов нет. А макраме подождет.

– Какое макраме? – обходительно поинтересовался Корней, затормозив в дверном проеме. Только теперь Макар Филипыч наконец взбесился – то ли спровоцированный вопросом, то ли обнаружив, что его прическа инкрустирована крошками битого стекла.

– В игровой комнате!!! – заорал Принц. На третьем восклицательном знаке Корней уже пробегал амфитеатр.

Приподняв веки, Женя увидел перед собой четверых перемазанных сажей охранников и массивное рифленое дуло бластера на батарейках. Третий глаз включился, угас, забарахлил. Ему вдруг не вовремя показалось, что третий глаз работает на эффекте обычного бинокулярного зрения, только на ином уровне: сопоставляя картинки от левого и правого глаза и сливая их в единый образ, он показывает изображение мира, которое недоступно каждому глазу в отдельности. Корней шарил по его карманам, смотрел за пазухой. Женя вынул изо рта и предложил ему жвачку. В своем дезориентированном и оглоушенном состоянии ему представилось в этом благородном жесте предложение дружбы и мира. Когда Корней, ничего не обнаружив, повернулся к уже не потайному и даже больше не стеклу под куполом и покачал головой, Женя понял, что дружбы сегодня не намечается, и вернул жвачку на место. Он начал приходить в себя. И продолжил стремительно, когда Корней наставил бластер ему в лоб, резко выпрямившись из положения полулежа.

Как в абсурдном сне, над бластером пропарил маленький мыльный пузырь.

– Ложи-и-сь! – заорал Корней и кувыркнулся вперед головой в оркестровую яму.

Впоследствии Дюша рассказывал Жене, что это – карма и судьба и друг неумолимо обречен на помощь другу в безвыходной ситуации, намеренно или иначе. Когда прекратилась суета в коридорах и со стороны сцены затихли звуки, Дюша решил прогуляться, потому что никогда не видел изнанку театра. Он заглядывал в пустые гримерные, дивился на замысловатые закулисные механизмы и оставлял за собой дорожку из мыльных пузырей. Когда он вышел на изувеченную сцену, ослепленный несколькими выжившими софитами, и любовался на игру пузырей в золотистых лучах, раздался крик: «Ложи-и-сь!», затем топот и сумятица. Дюша послушно лег на неровные груды обрушенных задников, поэтому не видел и видеть не мог, а только слышал, как Матвей ловко перемахнул через три ряда кресел и плашмя брякнулся на пол; как Серый бросился бежать, чуть не налетел на мыльный пузырь, отшатнулся и пополз, по молодости не схватив инфаркт; и как сам Женя, воспользовавшись странной ситуацией, сиганул прямиком к ложе нижнего яруса.

Дюша приподнял голову и прищурился, привыкая к свету. В оркестровой яме, обнявшись с валторной, Корней не сводил глаз с пузыря, парящего перед самым его носом, на кончике которого дрожала капля пота. «Тоже ценит», – удовлетворенно подумал Дюша.

– Красиво? – спросил он у Корнея в порыве братства. Корней дернулся, как будто его шибануло током, задел барабан сразу несколькими конечностями и от грохота дернулся еще больше, как будто на второй раз ему прибавили вольт. Пузырь обдал Корнеево лицо мелким издевательским брызгом.

– Беги! – крикнул Женя из ложи, одной ногой уже в вестибюле. Дюша побежал.

– Ложная тревога, – выдохнул Корней, обретя дар речи. – Ложная тревога!

Намеренно создав себе слепое пятно там, откуда Принц пепелил его взглядом в безопасности обзорной площадки своего кабинета, Корней поспешил раствориться в азарте преследования, всерьез опасаясь, что в эту секунду взгляд правителя обратит его в камень или пастилу. Куда там Вию, и где там Медуза горгона! Всех сдуло в момент, зал опустел. А Дюша все бежал и бежал по проходам служебных помещений, пока не понял, что за ним никто не гонится.

Загнанный куда-то на чердак под самым коньком двускатной крыши, Женя метался в поисках пожарных лестниц и черных ходов, но, кроме окна в конце коридора, ничего не находил. В окно он побоялся даже выглянуть; здесь было в несколько раз выше его уже привычного четвертого этажа, но без балкона. В дверь уже колотили так, что пыль подпрыгивала на засаленной ковровой дорожке, которая когда-то была какого-то цвета. Женя ринулся вдоль коридора, дергая ручки запертых дверей, хотя помещения походили скорее на кладовки, чем на потайные лазы. Проделав весь путь, он оказался у глухой стены и ощутил, что он не один.

Светлое от наружных огней окошко загородил силуэт.

– Здравствуй, Женя, – сказал Эльфийский Принц, шагнув вперед, в неяркое пятно усталой лампочки без торшера. – Все надо делать самому.

Дверь хрустела под напором охраны, но не поддавалась. Беспорядочный стук сменился мерными ударами тяжелым предметом.

– Прощай, Женя, – сказал Принц и добавил: – Сундук.

– Какой сундук? – спросил Женя, тут же почувствовав себя глупо, потому что в руке Принца оказался обитый красным бархатом ларец с металлической ручкой. Он мог поклясться, как говорят в таких случаях, что еще секунду назад рука Макара Филипыча была пуста – но, по правде говоря, Женя уже не был готов клясться, божиться или ручаться решительно ни в чем. Он был готов поспать в любой момент, но из всех моментов данный казался для этого самым неподходящим.

Принц нагнулся, брезгливо ухватив двумя пальцами за край ковровую дорожку. Жене подумалось, что, может быть, он должен сейчас поднять свой край дорожки и помочь Принцу сложить ее вдвое, потом вчетверо, и все это время за ним гонялись лишь с этой целью, вот она, моя миссия, о, юный агрессивный орк с двадцать седьмого этажа новостройки! И все разойдутся по домам, и наступит новый день, и Катя будет есть с ним шоколадное мороженое в парке. Женя плохо соображал, но надо отдать ему должное: исторически те немногие, кто оказывался в его редком положении, сходили с ума в первые же несколько часов.

Из бордового сундук стал янтарным от наполнившего его изнутри сияния. Принц взмахнул рукой, подымая дорожку в воздух, и тут же дернул ее вниз. Женя беспомощно смотрел, как узкая полоса свалявшейся шерсти вздымается дугой и надвигается на него нарастающим девятым валом в облаке пыли. В дверь прекратили стучать. Наверное, ему не почудилось, что коридор наполнился угрожающим гулом и завибрировал, словно и вправду по половицам катилось цунами. Та доля секунды, в которую его отбросило назад, не сохранилась в его памяти.

Он помнил только страшный удар и грохот. Его вдруг окатил холодный ночной воздух. Он не знал, кричит он или нет. Перед глазами мелькнул зияющий пролом во фронтоне театра, императорская корона висела над рваной дырой примерно по форме двуглавого орла, а грифоны по бокам пораженно шипели на отсутствие царственной птички; затем, совсем близко, пронесся снизу вверх Аполлон на своей квадриге…

На другом конце города тоскливо взвыл огромный, по колено взрослому человеку в холке, пес, которого некому больше будет кормить сосисками и бескорыстной симпатией.

Последнее, что увидел Женя, лежа на асфальте у фонтана «Театральный» среди обломков кирпичей и гипсовых фрагментов двуглавого орла, были две головы, возникшие в дыре над Аполлоном, чтобы убедиться, что Степанов не выжил в очередной раз каким-то чудодейственным образом. Одна голова принадлежала Макару Филипычу. Другая… Федору Афанасьевичу. Их разные лица с одинаковыми выражениями, увенчанные выжившей гипсовой короной, смотрели сквозь проемы, которые недавно были головами орла.