Колокола судьбы - Богдан Сушинский

— Займешься первым, — успел предупредить капитан. — Если Смаржевский — не убивать.

Зашуршала плита, на серой каменной стене отразилось похожее на изогнутое велосипедное колесо очертание входа. Оно становилось все ярче и ярче.

— Ну что, можно отводить этого партизана в дом, — по-немецки сказал Смаржевский. — И отправлять в Подольск. Пусть теперь им занимается гестапо.

— Жаль, что не попался сам Беркут, — ответил немец, когда, низко пригнувшись, майор уже переступил каменный выступ-порог пещеры.

Ответить Смаржевский не успел. Андрей захватил его за волосы, оглушил рукояткой пистолета и толкнул к Крамарчуку, а сам нырнул в тамбур пещеры, в которую, низко нагнувшись, уже входил немецкий офицер. От неожиданности немец на какое-то мгновение замер, потом, нервно нащупывая кобуру, дернулся к выходу. Но подоспевший Мазовецкий перехватил его, развернул, обезоружил и, сбив с ног, заставил буквально на четвереньках вползти назад, в бункер…

— Кажется, вы очень сожалели, что не смогли повидаться с Беркутом, — сказал Владислав обер-лейтенанту. — Он перед вами. Что вы хотели ему сказать?

— Теперь уже ничего, — ответил за него Смаржевский, неожиданно придя в себя. — Но хочу напомнить, пан Беркут, что в этом подземелье вы находили приют. Я делал для вас все, что мог.

— Поручик, уведи этого, — кивнул Беркут в сторону обер-лейтенанта. — Поговори с ним в гроте, на берегу речки. Кажется, тебе нужны были мундир и документы. А я задам несколько вопросов мягкосердечному и гостеприимному пану Смаржевскому, который успевает давать приют и партизанам, и гестапо, и целой роте карателей.

— Все равно вам отсюда не вырваться! — вдруг истерично закричал обер-лейтенант, нервно подергивая плечами, словно пытался освободиться от веревок, которыми его никто не связывал. — Солдаты уже возвращаются сюда! Вам не уйти! Вас повесят, как бандитов! Особенно тебя, Беркут, тебя! — выкрикнул он последнюю фразу на ломаном русском. — Ты не уйдешь от возмездия!

— Убери эту истеричку, — презрительно бросил Беркут по-немецки. — Стыдно смотреть. Так что, пан майор, — обратился к Смаржевскому, как только Мазовецкий вытолкал орущего обер-лейтенанта, — продолжим наш разговор? Я не ксендз, но сегодня охотно выслушаю вашу исповедь. Только учтите, у нас с вами не более десяти минут.

— Какая уж тут исповедь? Сжальтесь, пан лейтенант, — Смаржевский тяжело присел на нары и, поморщившись, ощупал затылок. — Вы же понимаете: они заставили меня. Немцы. Гестапо. Сами убедились, как они умеют «уговаривать».

— Но и я знаю, как умеешь уговаривать лично ты, христопродавец! — захватил его пальцами за подбородок Николай Крамарчук. — И брось вилять: «заставили», «уговорили»!.. Если бы заставили, ты бы, допрашивая меня, так не зверствовал. Да и немцы не так относились бы к тебе. Продался, как последняя шлюха, — так и скажи. И задом по земле не елозь.

Пистолетный выстрел, донесшийся из-за каменной стены, заставил замолчать не только Крамарчука. Беркут мельком оглянулся на нишу, за которой исчезли Мазовецкий и немец, а Смаржевский передернулся всем телом, словно кто-то ударил его ножом в спину. Но, похоже, именно этот выстрел напомнил ему, что он — офицер, что идет война, и что сделавший в ней выбор должен принимать смерть мужественно.

Майор поднялся, лихорадочно оправил френч, застегнул ворот и устало, почти безразлично посмотрел на Беркута.

— Пусть он выйдет, — кивнул в сторону Крамарчука. — Говорить хочу с офицером и смерть принять — тоже от руки офицера.

Беркут и Крамарчук переглянулись.

— Выйди, Николай. Последняя просьба, как-никак. Послушаю, что он скажет.

— И почему я до сих пор не офицер?! — остановился Крамарчук между Смаржевским и Беркутом. — А то бы я имел полное право подвесить пана майора на тот же крюк, рядом с фонарем, на который он подвесил меня. Еще раз попадусь немцам, потребую, чтобы допрашивал меня только сержант.

— В следующий раз тебя допросит лично Гитлер, — положил ему руку на плечо Беркут. — Сочтет за честь. А пока проверь пост. У вас, майор, десять минут, — напомнил он, когда Крамарчук задвинул за собой камень-стояк. — К немцам сами напросились?

— Если бы сам! Раскрыли. До сих пор не пойму, как это произошло.

— Что тут непонятного? «Летчик». Его работа.

— Да, но он каким-то образом вышел на меня.

— Это могло произойти случайно. Посоветовали. Кстати, где он сейчас?

— С ними, с карателями.

— После операции вернется сюда?

— Должен вернуться.

— Один?

— Предполагаю, что один. Я бы мог встретить его и помочь вам…

— Ваша помощь, майор, нам уже не понадобится, — неожиданно появился Мазовецкий, на ходу застегивая портупею. Теперь он был в мундире обер-лейтенанта, словно специально для него пошитом.

— Как знать, — проворчал майор.

— Кажется, с минуты на минуту должен подойти «Летчик», — молвил Беркут. — Или у него какая-то иная кличка? — обратился к Смаржевскому.

— Не знаю, называл себя «Пилотом».

— Вот как: «Пилотом»? Звучит. Предупреди ребят, Мазовецкий, чтобы встретили.

— Как же вы могли продаться немцам? Вы, поляк, патриот? — ткнул Мазовецкий дулом пистолета в грудь майору. — Сумели убедить, что после войны нам все равно придется быть союзниками и вести разведку против Советов? У них это, как по Библии.

— Убери пистолет, — холодно ответил Смаржевский. А когда тот отвел ствол оружия, подтвердил: — Да, именно этим они меня и взяли. Не деньгами, нет, ни за какую валюту Смаржевский не продается, и я хочу, чтобы вы, поручик Войска Польского, знали это.

— Почему же вы перед нами так сразу раскрылись? — спросил Беркут, когда, пожелав майору собачьей смерти, Мазовецкий вышел. — Крамарчука ведь могли взять и где-нибудь вдали от вашего дома, отводя от вас подозрение.

— Да не сообразил я. Решил, что сержант — это и есть вы. Ну а с остальными… С остальными немцы потом расправились бы.

— Значит, с немцами вы сотрудничаете недавно? Правильно я понял?

— Арест вашего двойника — первая акция. Первая и последняя. Будь я проклят. Погибнуть за связь с фашистами! Если бы еще месяц назад какая-нибудь цыганка нагадала мне такое, я бы повесился.

— Вместе со мной из Польши пришли полька Анна Ягодзинская и «польский украинец» Звездослав Корбач. Жаль, что их здесь нет. Они бы рассказали, что вытворяют в вашей, пан майор, Польше ваши несостоявшиеся союзники. Уж они бы вас за это предательство точно вздернули.

— Верните мне пистолет. С одним патроном. Дайте умереть по-солдатски. — Он отвернулся к углу, в котором — Андрей только сейчас заметил это — висела небольшая, прямо на куске доски написанная Матерь Божья и, перекрестившись, начал шептать молитву.

— Капитан, — вдруг послышался негромкий голос Мазовецкого. — Идут двое. Один — в гражданском, другой — вроде как в мундире офицера.