Горький квест. Том 3 - Александра Маринина

– Почему Борисовны? – непонятно ответила бабушка. – Она Петровна, а память мне никогда не изменяла. И Захар Иванович никакого преступления не совершал, ну, разве что банкротился не по закону, но это было лет за тридцать до событий.

– Захар Иванович? Это еще кто? В пьесе нет никакого Захара Ивановича.

Бабушка почему-то вздохнула и странно улыбнулась.

– Вот я и говорю, не то читаешь, Володя. Это не та «Васса». И если уж на то пошло, это вообще не «Васса», а что-то совсем другое. Дешевая подделка. Настоящая «Васса», первая-то, была куда как глубже и драматичнее, там такой клубок страстей и страданий… Там крепкая заварка была, настоящий чифирь, а тут – разбавленный чаек. Ты таблетки выпил?

– Выпил, – нетерпеливо ответил я.

Мне хотелось, чтобы бабушка поскорее покинула мою комнату и оставила меня одного: не терпелось узнать, чем закончится лихая вечеринка, устроенная Прохором, и выйдут ли в конце концов наружу страшные преступления, совершившиеся в доме Железновых. Сам ли отравился муж Вассы Борисовны или ему кто-то помог? И если помогли, то кто именно, сама Васса или горничная Лиза? И что на самом деле случилось потом с этой Лизой? Сама она повесилась или, опять же, ей поспособствовали? Меня, как любого подростка, обожающего детективы, мучил вопрос: если Лизу убили, то за что? За то, что отравила хозяина по наущению хозяйки? Или за то, что знала точно: Васса Железнова всыпала ядовитый порошок в чай мужу, чтобы не допустить позора и огласки? Терзаемый щедро рассыпанными по тексту загадками и недомолвками, я пропустил сказанное бабушкой мимо ушей.

– Чайку принести тебе? – заботливо спросила она.

– Не хочу, – отмахнулся я.

– Ну ладно. Захочешь чаю – покричи мне, я принесу.

И уже в дверях вдруг обернулась и бросила:

– Заварки захочешь – скажи, у меня есть.

Этих последних слов я уже как бы не слышал, впившись глазами в текст Горького. Именно «как бы», потому что спустя несколько лет, когда я взялся за «Записки», я снова начал перечитывать пьесы и вдруг вспомнил этот разговор, весь, целиком. «Там – крепкая заварка, настоящий чифирь, а тут – разбавленный чаек». Ох, не так проста и прямолинейна была Ульяна Макаровна Кречетова, как я считал, будучи школьником! «Заварка», стало быть, у нее где-то была…

Пришлось дожидаться момента, когда никого нет дома, и перешерстить все книжные полки, шкафы и стеллажи, а их в нашей квартире было немало. Родители имели возможность приобретать книги по «белому списку», поэтому дефицитных изданий, которые невозможно купить в магазине, у нас стояло множество. Да еще бабуля, имевшая во времена своей партийной карьеры весьма широкие возможности, любила собрания сочинений классиков, томов эдак по двадцать.

Поиски увенчались успехом. Книги в одном из шкафов стояли в два ряда, и вот в одном из таких вторых рядов я нашел одинокий томик из собрания сочинений Горького, изданного в конце двадцатых годов. В этом томике и оказалась пьеса под названием «Васса Железнова (Мать)», написанная в 1910 году. А та «Васса», которой я взахлеб зачитывался в десятом классе, датирована 1935 годом…

Томик был сильно истрепан, страницы пожелтели, и видно было, что читана книга многократно. Я унес его в свою комнату и в тот же вечер прочитал пьесу. После чего перечитал второй вариант, 1935 года, уверенный, что память меня подвела и я, вероятно, многое забыл. Не может же быть, чтобы пьеса, которую считали слегка подредактированной, на деле оказалась совсем другим произведением! Оказалось – нет, ничего я не забыл. Да, права была Ульяна Макаровна, вторая «Васса» не имела ничего общего с первой, кроме имени заглавной героини (да и то с другим отчеством) и трех строчек из монолога Людмилы о работе Вассы в саду. Ну, и основной мотив действий Вассы, не то Петровны, не то Борисовны, остался прежним: нужно добиться, чтобы было кому передать дело, которому Васса и ее муж отдали десятилетия своей жизни, не допустить, чтобы дело развалилось и погибло. Но в этом как раз ничего нового не было, такой мотив вообще, видимо, сильно интересовал Алексея Максимовича и прописан во многих произведениях, в том числе и в «Деле Артамоновых». А «дело» у Вассы Петровны-Борисовны тоже разное: в первом варианте – заводы по переработке торфа и изготовлению кирпича и изразцов, во втором – речные перевозки. И семьи в пьесах разные: в первом варианте у Вассы Петровны трое детей – два сына и дочь, все взрослые, от двадцати четырех до тридцати лет, и, соответственно, две снохи и зять, а также трое внуков, у Вассы же Борисовны один сын, живущий со своей женой за границей и в пьесе участия не принимающий, один внук – ребенок сына, и две дочки, обе совсем молоденькие, шестнадцать и восемнадцать лет. У Вассы Петровны муж вполне приличный, ничем особо омерзительным себя не замарал, у Вассы Борисовны муж попался на педофилии. Одним словом, все в этих пьесах разное, повторяются только некоторые имена, что, кстати, меня изрядно удивило: зачем нужно было их использовать для совсем других персонажей? Например, в первой пьесе Прохор – брат мужа, Захара Ивановича, во второй он уже брат самой Вассы. Людмила и Наталья – жены сыновей Вассы Петровны, а у Вассы Борисовны они – дочки. Анна в более раннем варианте – старшая дочь, в позднем варианте – помощница Вассы, Анна Онашенкова. Ну и для чего всё это? Я не понял. У автора не хватило фантазии, он не знает других женских и мужских имен? Впрочем, мотивы Алексея Максимовича меня в тот момент не заинтересовали, гораздо более важным показалась сама пьеса в ее первом варианте.

И я, как обычно в последние месяцы, принялся мечтать, как подавал бы обе пьесы своим ученикам-десятиклассникам, если бы мне дали возможность стать учителем литературы, а не пытались бы вырастить из меня дипломатического работника с возможностями выезда в капстраны.

В учебнике литературы, который я сохранил еще со школьных времен, о пьесе «Васса Железнова» не сказано ни слова почему-то. Как будто такой пьесы не было вообще. Этот факт меня удивил еще тогда, когда я проходил Горького по программе. Теперь же, когда я узнал, что пьес было две и история создания второго варианта более чем невнятная, мне стало ясно, что лучше было совсем не упоминать о них в учебнике во избежание лишних и неудобных вопросов со стороны подростков. Хотя, возможно, авторы учебника руководствовались совсем другими соображениями. В этом случае мне очень хотелось бы узнать, какими именно.

В том собрании сочинений Горького, которое стоит у нас дома, почти каждый том сопровождается статьей литературоведа, анализирующей входящие в конкретный том произведения. Есть такая статья и в 17-м томе, и я не без трепета решил поинтересоваться, что же там написано про «Вассу». Первый же абзац поверг меня в ступор. Речь шла, конечно же, о втором варианте, написанном в 1935 году: «Васса рассказывает, что всю жизнь работала «детей ради», ради наследников, которым собирается передать свое дело, а наследников-то и не оказывается. Они – либо физические, либо моральные уроды, потерявшие желание и даже способность продолжать дело отцов». О ком речь? О социалисте Федоре и его жене Рашели, сыне и снохе Вассы, которые эмигрировали за границу, чтобы избежать ареста за революционную деятельность? Это они, по мнению литературного критика, физические и моральные уроды? Крайне маловероятно, иначе статью бы не включили в собрание сочинений, а автор давно уже потел бы на нарах. Тогда о ком? О шестнадцатилетней Людочке, девочке со странностями и явным отставанием в развитии? О восемнадцатилетней Наташе – начинающей алкоголичке? Да, обе не очень-то здоровы, но странно было бы предполагать, что Васса Борисовна вообще хоть каким-то образом рассчитывала на девочек как на продолжателей «дела». Тогда что литературовед имел в виду? Да ясно что! Он с удовольствием прочитал первый вариант, по которому у Вассы (правда, еще пока Петровны) двое сыновей, и именно на них она и рассчитывала как на достойных наследников. А сыновья-то не удались, оба не хотят жить в родном городе, оба стремятся уехать и оба не имеют ни малейшего желания заниматься «делом». Кстати, именно в первом варианте один из сыновей Вассы имеет физическое уродство, то самое, о котором писал автор статьи. Бедный литературовед! Все смешалось у него в голове… Писал о втором варианте, а перед глазами стоял первый. Но никто, по-видимому, этого не заметил.