Шаловливый дедушка - Дарья Калинина

— Мы установили личность убитой, а еще Васька Платона нашел, — на секунду перестав жевать, выпалил Дима. — Тот прятался на квартире своей сестры.

Я вздрогнула и передумала царапать ему физиономию. В конце концов профессор что-то не торопится звонить, а Дима, вот он сидит. Как говорится, лучше синица в руках, чем журавль в небе.

— И кто она? — спросила я.

— По паспорту, — пояснил мне Дима, видно, считая круглой дурой, — убитая — Людмила Владимировна Сироткина, 1967 года рождения. Проживала на проспекте Просвещения в отдельной двухкомнатной квартире, где и была прописана. Соседи ничего про нее сказать не могли.

— Так тихо жила? Или дом новый?

— Нет, дом старый, а вот жила наша Людмила там всего пару недель. Квартира эта принадлежит Евгении Станиславовне Литше, раньше там жил ее сын, но хозяйка сдает ее вот уже второй год. Сын у нее находится в колонии, отбывает наказание за ограбление в нетрезвом виде продуктовой палатки. Никаких связей между двумя женщинами не выявлено. Литше видела свою квартирантку всего один раз, когда заключала с ней договор в агентстве. Та сразу же заплатила за два месяца вперед.

— А где она работала? Я имею в виду Сироткину.

— Этого нам выяснить не удалось. Ни трудовой книжки, ни каких-либо других документов, кроме паспорта, только что обмененного, нам найти не удалось. Остается предположить, что либо она хранила их в другом месте, а не у себя в квартире, либо никаких документов, кроме паспорта, у нее и не было.

— Так не бывает, — сказала я, припомнив ящик секретера в квартире моих родителей, плотно, под завязку забитый различными свидетельствами, полисами, удостоверениями и дипломами. Кроме того, там же лежали и многочисленные копии документов, а также паспорта.

— Бывает, — уверил меня Дима. — Зато нам удалось обнаружить на квартире Сироткиной три тысячи пятьсот рублей и четырнадцать тысяч долларов.

Я присвистнула.

— А записная книжка или что-нибудь вроде этого? — спросила я.

— Ничего, — развел руками Дима.

— А как вы вообще дознались, что убитая именно Сироткина? — наконец догадалась спросить я. — Ведь возле тела не было никакой сумочки. А в комнате Платона вы тоже вроде бы не нашли следов пребывания гостей.

— Паспорт обнаружился в коридоре, — сказал Дима. — Лежал себе спокойно на полу возле комнаты этого Петра Семеновича. Там у него вешалка, сплошь завешанная какими-то старыми ватниками.

Вот под ними паспорт и валялся. Мы его чудом обнаружили. Спасибо вашим братьям, которые ремонт в квартире затеяли. Очень, кстати говоря, благородно с их стороны, жильцы на них прямо молятся. Мол, бандиты вломились, все разорили, а потом пришли добрые молодцы и все исправят. Да еще бесплатно.

Они у вас всегда такие бескорыстные? Или только когда грешок за собой чуют?

Я оставила его вопрос без ответа.

— Ну, а когда парни затеяли сдирать обои со стен, то случайно обрушили вешалку Петра Семеновича, — продолжил Дима — Тут паспорт и обнаружился. А дальше все уже было просто.

Но самое интересное он оставил на десерт. И только я приступила к уничтожению восхитительного сооружения из шоколада, бисквита, нежнейшего сливочного мороженого, желе и свежих фруктов, которое на вид было так же прекрасно, как и на вкус, Дима сказал:

— А раны, обнаруженные нами на теле убитой и принятые за следы колющего оружия, на самом деле частично действительно следы от острого куска арматуры, а частично — следы человеческих зубов.

Я вздрогнула и перестала чувствовать вкус своего десерта.

— В самом деле? — пробормотала я. — И кто же ее кушал?

— Не кушал, а кусал, — поправил меня Дима. — А еще правильнее сказать, терзал.

Мне стало окончательно неуютно сидеть с этим типом за одним столом. А с другой стороны, что я хотела? Мент ведь, вот и разговоры у него про трупы.

Надо было профессора о встрече умолять, тогда бы и наслаждалась беседой. А так ведь знала, на что шла.

— И кто ее терзал? — спросила я и торопливо добавила:

— Когда мы увидели убитую, то она уже была вся истерзанная.

— Думаю, тот, кто спрятал труп в кладовку, — ответил Дима. — Скорее всего это сделала Вера. Она должна была страшно ревновать своего обожаемого Платона ко всем женщинам. Но роскошь убивать их всех подряд она вряд ли могла себе позволить. Людмила, которую Платон приводил к себе уже третью ночь подряд, должна была окончательно взбесить безумно страдающую Веру.

— В ту ночь Платон привел убитую к себе уже в третий раз? — переспросила я. — Но как ему это удавалось делать, чтобы никто из соседей их не слышал?

— Думаю, дело тут в угощении, которое Платон по совету Людмилы каждый раз выставлял на стол своим соседям. Людмила даже сама покупала все эти пирожные, торты и выпивку. Наивный Платон полагал, что соседям неудобно ругаться с ним из-за ночных гостей после того, как они уже съели его дары.

На самом же деле соседи спали беспробудным сном после солидной порции подмешенного в угощение снотворного.

— А почему же оно не подействовало на Веру?

— У нее в комнате мы обнаружили на небольшом возвышении импровизированный алтарь с фотографией Платона. Тут же лежала невскрытая упаковка колготок, костяные бусы, коробочки с пудрой и тенями, а также пять засохших пирожных, две рюмочки с вином и кусок торта. Думаю, что бедная девушка не притрагивалась к подаркам своего милого, а откладывала их для того, чтобы потом любоваться ими.

Поэтому снотворное на нее и не подействовало. Собственно говоря, той ночью, кроме убийцы, убитой и самого Платона, в квартире бодрствовал еще один человек — Вера. Но заставить ее рассказать нам правду, думаю, будет нелегко. Особенно если убийца и Платон — одно лицо.

— А у вас есть фотография Платона? — спросила я.

— Прямо как чувствовал! — расплылся в улыбке Дима. — Вот он.

И он протянул мне фотографию внешне ничем не примечательного мужчины лет тридцати.

— Возьми себе, если хочешь друзьям показать, — сказал Дима. — У меня еще есть.

Человек на фотографии был мне немного знаком.

Его или кого-то очень похожего мы встретили, подходя к дому Нины Сергеевны в ночь убийства. Правда, тогда он был весь всклокочен и мчался, не разбирая дороги, но это был он.

— Но зачем было Платону убивать Людмилу? — спросила я.

— Представь себе такую картину. Ты влюбленный Платон, никогда прежде не влюблявшийся. И избалованный женским вниманием до такой степени, что начал относиться ко всем женщинам с пренебрежением и даже презрением, как к существам, годным лишь на то, чтобы ублажать тебя, то есть Платона.

И вот выходишь ты в коридор и видишь, как женщина, которой только полагается и мечтать о близости с тобой, занимается чем-то странным в темном коридоре с неизвестным мужчиной.