Дикий барин в домашних условиях - Джон Шемякин

То, как в этот раз, выдали мне багор и бейсбольную биту. Предметы для меня известные и любимые. Особенно багор, конечно. Редкий день я провожу, не использовав багор. Меня по нему в городе и узнают. Багром я должен был отталкиваться в камышовых зарослях, управляя плавсредством, а битой глушить огроменных рыб, на которых строили планы.

Битой я воспользовался. Часть ударов пришлась по рыбе, а часть по товарищам. Они лезли под руку, страшно орали, мешали мне прицельно дубасить некрупного сома. Смахнули за борт мои очки.

Когда отдышался, оглядел открывшуюся моему мудрому взору картину. Она не радовала. Сом вперемешку с моими теперь, наверное, бывшими друзьями. И все они (купно с сомом) удивлённо смотрят на меня, как бы спрашивая.

Хорошо, молоток мне не выдали. Или кирпич.

Надо мне начинать светскую жизнь. Там и безопаснее, и не столь промозгло. Максимум – подерёшься с официантами за лишнюю порцию шампанского.

Сегодня спускался к могучей реке. И остался ею решительно недоволен.

А ещё у городских девок загар теперь такой же, как и у городских бомжей – кирпичный, отдающий в синеву.

Только девки ещё пьянее бомжей, по правде сказать. Думаю, что девкам так как-то легче, не знаю, как-то уютнее – бродить по 35-градусной жаре именно пьяными.

Бомжи силы свои экономят, хищными гиенами лежат в тени. А девки – они молодые. Чего им себя беречь? Многим ещё на работу идти.

Настоящей научно-популярной работой я, вслед за своими учителями, считаю такой труд, по прочтении которого поседевшего читателя охватывает томительное чувство, что теперь он знает даже меньше, чем перед началом чтения.

И жизнь его, читательская, теперь будет горька и беспросветна.

Потому как живёт он в городе N., ему тридцать и он женат. Или ему двадцать, и он – девочка. Или ему сорок, а он ещё не был в армии. Или, не знаю, ему десять, а дело доходило только до первоначальных ласк.

Главное, чтобы, захлопнув книжку научно-популярного свойства, человек уходил из дома. Желательно, чтоб насовсем. Ну, там, открытки посылать можно из разных мест. Мол, жив-здоров, привет с Кюрасао. Но почерк надо обязательно изменять, писать по-французски и левой рукой.

Научно-популярная книжка – это не монография засидевшихся на кафедрах упырей. А призыв и руководство к действию. Такое моё мнение.

Посильного благополучия всем, удачи фартовым.

Во время санаторного завтрака, понукаемый упрёками в плохом аппетите, пытался завести культурный разговор с соседями.

Нет, конечно, очень часто я бываю несправедлив к сотрапезникам. Да и общее впечатление при виде меня, вкушающего постную трапезу смиренного приживала, не назовёшь вдохновляющим. Взгляд мой, останавливающий орды в ковыльной степи, обращённый теперь в водянистую овсянку, тускл. Движения жаркого ладного тела невыразительны. Волосы, смазанные жиром пяти тибетских лам, растрёпаны. Это я понимаю.

Но как можно обойтись без весёлой застольной беседы, без столкновения мнений и острых, разящих парадоксов? Разве мы рабы обстоятельств? Хоть, понятное дело, не на курорте…

Выносят компот из сухофруктов, то есть самый патетический симпозийный момент наступает, когда сами олимпийские боги смолкают, оставив на время свои громовые битвы, а тут сопящее молчание за столом! Как такое можно допустить?! Поэтому, оправив фалды из мешковины, удачно пристроченные к обуженному дембельскому кителю, начал я разговор, покачиваясь на стуле среди санаторного безмолвия.

– Скажите… – начал я негромким внушительным голосом. – Скажите, а отчего бы нам сегодня вечером, вместо объявленного коллективного лото в вестибюле, не устроить, знаете, борьбу голых женщин в грязи?! Таких, вообразите, мясистых баб затолкаем в грязь, и они будут там всячески драться! А мы в это время будем усваивать лекарства и пить «Мумм». Не знаю, как вам, но мне это кажется увлекательнее раскладывания пуговиц по карточкам. Давайте же ринемся!.. Немедленно найдём желающих среди исцелённых, а грязь нам любезно предоставит сама Природа! Посмотрите же своими немигающими глазами за окно. Природа согласна!

Находящийся на повторном излечении профессорский сын Ор-ий-третий (тм), откинув по обеим сторонам своего дюреровского лика волосы (героиновая зависимость порой облагораживает любые унаследованные кулацкие черты), перевесился ко мне через весь стол, через стаканы.

– Под Вагнера?!

– Простите?..

– Под Вагнера голые бабы будут возиться в грязи?

– Найдём ли мы силы для этого? Я не планировал партайтаг, хотелось устроить лёгкое, необременительное суаре…

– Мы, – тут профессорский сын Ор-ий-третий (тм) покосился на наших вялых сотрапезников, – мы хотим под Вагнера! И чтоб хор!..

– Под Вагнера любое действо принимает осмысленность… А хор создаёт иллюзию добротной филармонии, – сказал я, поморщившись.

И побрёл вербовать хор.

Вечер будет жаркий.

Ловил рыбу. Форель. Хотя звали на лекцию «Об истинной пользе целибата для мирян». Совсем было собрался пойти и даже вошёл в залу, но оглядел собравшихся слушателей и, не оборачиваясь к ним спиной, вышел, резко водя из стороны в сторону обрезом.

Потом звали на митинг, посвящённый изрядной сегодняшней дате. Так и сказали – на митинг! Застегнул все пуговицы на пижаме, даже верхнюю, тугую, застегнул и одёрнул задравшиеся фланелевые полы. Сдвинул максимально прямо ноги. Выпучив глаза, прокричал несколько здравиц в честь первых лиц государства. Попросил, обращаясь к свинцовому небу, бросить меня на ответственный участок партийного строительства, в ледяные степи, в голодные пески, на борьбу с басмачеством, в горнило! Помаршировал на месте перед медперсоналом.

Объявил на этом праздничное мероприятие закрытым. Разрешил начать танцы под патефон.

Приглашавший на митинг медперсонал устало прошептал: «Я узнала вас… вы служили в деникинской контрразведке…» – развернулся и ушёл.

Догонять не стал. Сила духа уже не та. И темы тутошних лекций тоже наводят на размышление.

В окошко же явственно видел театрализованное представление про изгнание поляков из Кремля. При выступлении какого-то священника, державшего в руках гвоздику (честное слово!), спрятался за подоконник и помахивал флажком уже оттуда.

Пошёл на рыбалку, короче.

Стоял грустным мухомором под холодным дождём в резиновых сапогах. Не знаю, как у остальных, а у меня резиновые сапоги не вызывают радостных переживаний. Я не представляю себе хоть какого-то радостного момента в человеческой жизни, который был бы связан с резиновыми сапогами.

Один раз меня вывозили в детстве по грибы в Горьковскую область. Подозреваю, что хотели меня там оставить навечно в мордовской глухомани. Но я очень удачно отмечал маршрут хлебными крошками и вернулся, искрошив десять буханок, к начавшим было праздновать мою безвременную потерю родственникам. Вышел суровым кабанёнком из ольховых зарослей, испортил людям вечер.