Погибель Империи. Наша история 1965–1993. Похмелье - Марина Сванидзе

Громыко продолжает: «Не могу забыть и сейчас этих слов сумасшедшего. В них – четкий ритм и афористичность. Почему же Шекспир не мог подсмотреть и подслушать в жизни нечто похожее?»

Громыко с малолетства много читал. Начал сам сочинять стихи. Потом сжег их. Громыко вспоминает, что успокаивал себя следующим образом, говорил себе: «Ведь даже Гоголь сжег второй том «Мертвых душ», не понравились они ему».

Потом в деревне услышали о революции. В 13 лет Громыко становится комсомольцем. В 14 – секретарь сельской комсомольской ячейки. В воспоминаниях пишет:

Закончил семилетку, потом профтехшколу, пошел в техникум в Борисове.

В 31-м году, в возрасте 22 лет, вступил в партию и стал секретарем партийной ячейки. Говорит, что партийная работа его захватила. В это легко поверить. В 31-м году партийная работа действительно захватывающая – это самое время раскулачивания, коллективизации и спровоцированного ими голода. Громыко рассказывал дочери о деревне середины 30-х годов: «Молодая мать убила двух своих малолетних детей. После этого она сошла с ума».

Громыко вспоминает: «Иногда мои командировки в деревню связывались с выполнением планов заготовок». Здесь следует напомнить, что выполнение планов заготовок означает: изымание зерна у крестьян, всего зерна, до последнего зернышка, что и привело к страшнейшему голоду, унесшему более 10 миллионов человеческих жизней.

Громыко пишет:

Громыко подчеркивает:

Он продолжает этим заниматься и во время учебы в институте в Минске. В институте он проучился всего два курса. После чего к нему приехал специальный представитель ЦК Компартии Белоруссии и предложил поступить в аспирантуру. Пояснили: главное, сделать особый упор на те преимущества, которые несет нашему крестьянству советская власть, коллективизация.

В аспирантуре Громыко начал учить английский язык, который вскоре на общем «немом» фоне станет его козырем. Громыко вдруг переводят в аспирантуру в Москве. Защищает диссертацию.

Становится ученым секретарем в Институте экономики АН СССР.

Это 38-й год. Дочка Громыко делится воспоминаниями: «Приступая к новой работе, папа чувствовал себя временами весьма неуютно. Так как сотрудника, который ранее занимал эту должность, незадолго до этого арестовали».

Вот с места ученого секретаря Института экономики Громыко и попадет в структуру Наркоминдела.

2 мая 1939 года начинает работу комиссия ЦК по пересмотру кадрового состава Наркоминдела. В комиссии – Молотов, Маленков, Берия, Деканозов. Комиссия работает в связи с активной подготовкой к подписанию договора о ненападении и дружбе с гитлеровской Германией и на ее фоне. Договор будет подписан через четыре месяца и в преддверии его подписания проводится чистка в Наркоминделе. Это вторая волна репрессий в дипломатическом ведомстве. Первая была, так сказать, в общем порядке, в рамках Большого террора 37-38-го годов.

Теперь, в 39-м, накануне большой дружбы с Гитлером и в соответствии с настроением будущего партнера, из Наркомата иностранных дел изгоняют всех этнических евреев, начиная с наркома Литвинова. Место Литвинова занимает Молотов. Молотов вспоминает: «В 39-м, когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: «Убери из Наркомата евреев».

Дочь Громыко Эмилия напишет: «К 1939 году сложилась новая геополитическая обстановка в мире. Естественно, что она потребовала иных подходов, способных по-новому взглянуть на новые задачи, вставшие перед внешней политикой СССР. В основу работы комиссии по пересмотру кадрового состава Наркоминдела был положен принцип переаттестации всего руководящего состава, средних звеньев и загранучреждений».

Жертвами этой «переаттестации», а на нормальном языке – расправы, становятся пять заместителей наркома, 48 полпредов, 30 завотделами наркомата, 28 глав консульских представительств, 113 других руководящих работников. И это при том, что в составе Наркоминдела всего было менее 500 кадровых дипломатов. При естественной бедности СССР на опытных и просто образованных дипломатов репрессии означали разгром советского иностранного ведомства.

Именно в это время Громыко приглашают в комиссию ЦК. Комиссия заседает на Кузнецком Мосту в здании Наркомата иностранных дел. Громыко вспоминает: «Я вошел и предстал перед членами комиссии. В ее составе сразу узнал В. М. Молотова и Г. М. Маленкова».

Последняя фраза Громыко в этом мемуарном фрагменте заслуживает особого внимания.

Представьте, входит Громыко в кабинет, где сидят члены комиссии, сразу узнает Молотова и Маленкова, но совершенно не узнает наркома внутренних дел Лаврентия Берию, который именно в это время выходит на пик своей узнаваемости. Естественно, Громыко тогда узнал Берию сразу. Но в воспоминаниях, пусть и вышедших в перестроечном 1988 году, Громыко не упоминает Берию по очень веской причине. Ведь кто такой Берия? Берия – английский шпион. Он осужден партией и расстрелян как шпион. Не как сталинский соратник по зверским репрессиям, а как английский шпион. Молотов и Маленков для Громыко – совсем другая история.

Молотов и Маленков в июне 1957 года были отлучены от власти, но их никто не называл шпионами. На июньском Пленуме ЦК им как раз вменялось в вину их участие в массовых репрессиях. Это был апогей борьбы Хрущева за власть, и потому разговор о том, кто более замаран в крови, шел в жесткой форме. Но кровь – кровью, пусть и кровь сотен тысяч, о шпионаже речи не было.

Члены Политбюро Молотов, Маленков, Каганович и бывший министр иностранных дел Шепилов на Пленуме названы антипартийной группой. Новый министр иностранных дел и член ЦК КПСС Громыко выступает на июньском Пленуме:

Тут в принципе уже два шага до обвинений в шпионаже в пользу США. Если руководство захочет сделать эти два шага, как в случае с Берией.