Вкушая Павлову - Дональд Майкл Томас

Чувствую облегчение оттого, что еще могу оплакивать сотни женщин и детей, утонувших вместе с «Лузитанией».{105} Я еще не окончательно растленный тип, хотя временами мне кажется, что дьявол, диббук, овладел моим телом. А может, он овладел Мартой… Трагедия «Лузитании» ужасна, и, в конечном счете, она может нам дорого стоить…

Звонит Елена Дейч, хочет обсудить со мной планы Анны по изучению медицины. Она выражает мне сочувствие и осуждает Марту за пренебрежение обязанностями хозяйки и матери. В то же время у самой Дейч, хотя она и не блистает внешностью, сильны эротические позывы и она часто изменяет бедному Феликсу. С мужчинами и женщинами. Природа благословила ее аномалией, наделив с рождения и мужскими, и женскими гениталиями. Она мне их показывала. Настоящее анатомическое чудо! Ей разрешалось одновременно быть папиной милой девочкой и умненьким мальчиком. Не таким уж умненьким, конечно; но теперь ее сочувствие как нельзя кстати…

Письмо от Бауэра в ответ на одно из моих; спрашивает, можем ли мы встретиться и обсудить создавшуюся абсурдную ситуацию. Он раздосадован моим выпадом против него, но признает — на нем лежит некоторая доля вины за то, что он считает Марту такой привлекательной и за то, что она сочла его таким привлекательным. «Если бы она была женой друга, которого я уважал и почитал меньше, чем вас, я бы не колебался. Но вас я уважаю и почитаю и поэтому спешу заверить, что никогда не попытаюсь соблазнить ее. К тому же должен вам сообщить, что Марта никогда не давала мне повода рассчитывать на ее согласие. Ситуация действительно достаточно абсурдна, и я предложу Кете пригласить вас обоих на обед. Надеюсь, что у вас хорошие вести от сыновей или, по крайней мере, нет плохих. Ида, по-моему, надеется, что ее муж не вернется…»

Довольно странный вечер с Бауэрами. Уверен, Кете знает: что-то тут не так. На ней тускло-коричневое платье, волосы растрепаны, и она не делает ни малейшей попытки присоединиться к беседе. Когда возникает угроза их браку, ее линия поведения — полная пассивность. Это было видно во время романа Филиппа с фрау Зелленкой. Кете, по крайней мере внешне, ни разу тогда не вышла за рамки приличий. Но теперь у нее и подозрений вроде бы никаких нет. Хотя мне и стоило это немалого душевного спокойствия, я под каким-то предлогом увел ее на веранду, чтобы влюбленная парочка могла поговорить в интимной обстановке. После этого Марти улыбнулась мне впервые за несколько недель и сообщила, что Филипп возобновит свои визиты к нам…

июнь

Марта довольна тем, что я стал более снисходителен и могу говорить о ее дружбе более разумно (какое непостижимое искажение истины!). Трое людей, оказавшись в подобной ситуации, вполне могут ладить друг с другом, говорит она с холодной, ясной улыбкой. «Я отделяю свои отношения с Филиппом от своих отношений с тобой». Иными словами, мы с ним равны; если не считать того, что именно он возбуждает ее сексуально!..

Хорошие новости с Востока: австрийская армия вновь заняла Лемберг{106}. Мы беспокоимся о Мартине — принимал ли он участие в этих тяжелых боях, и если да, то жив ли он. Есть все основания считать, что Марта молится и ставит свечки за наших мальчиков. Если ей от этого легче, пускай…

Войдя в отсутствие Анны ее в комнату, чтобы проверить, перепечатала ли она написанную мною вещицу, нечаянно прочитал отрывок из ее письма к фрау Зелленке и расстроился. Она не только все еще явно влюблена в эту женщину, но и взывает к ее материнским чувствам. Она называет герра Бауэра Кашель, der Husten-Mann, потому что, когда он у нас в гостях пьет чай с Мартой, они так поглощены друг другом, что Анне приходится предупреждать о своем приближении кашлем. Еще один ее оборот — «Ваше прежнее увлечение». «Моя мать ведет себя как полная дура с Вашим прежним увлечением, а отец ничего с этим не делает. Я ужасно несчастна и мечтаю поговорить с Вами». Это не может продолжаться…

Не собираюсь быть болваном в карточной игре, что бы по этому поводу ни чувствовала Кете. Узнал от Марты, что Ида вернулась в Вену из Земмеринга, и позвонил ей. Она была несколько удивлена, но отвечала довольно радушно. Она даже гордится тем, что стала объектом знаменитого научного исследования — предлогом для моего звонка стало его новое издание. Она стала еще радушнее, чувствуя мою благожелательность. Я высказал предположение, что ее отец, возможно, обходился с нею недостойно еще раньше — в детстве. До такой мысли она еще не поднялась. Тогда я недвусмысленно намекнул на то, что он проявил свою развратную природу и в другом месте. Она сказала, что подозревала это. Я сказал, что было бы правильнее предупредить ее мать о грозящей опасности. Сказал, что мне самому делать это неудобно. «Сегодня после обеда я собираюсь навестить маму, — сказала Ида. — Папа как раз идет на консультацию к урологу. Я скажу ей, что бридж может быть опасной игрой, если начать осваивать его в преклонном возрасте, и не пора ли ей выложить на стол свои карты…»

Филипп пишет Марте письма; ему запрещено видеться с ней, хотя мне в их доме будут рады! Марта рвет и мечет, а я ее утешаю…

Возвращается Минна. Загорелая и в добром здравии. Явно очень по мне скучала. Рада, что в доме стало спокойнее. А то у нее, как и у меня с Анной, стало возникать ощущение, что наш дом рушится на нас, как европейский дом — на Европу. Анна цитирует мне свое любимое стихотворение Рильке, начинающееся словами: «А кто за лето кров найти не смог, не сможет впредь…»{107}

Как в старые времена, сходил в «Бнай-Брит»{108}. Какими бы архаичными ни были их верования, они милые, добрые люди…

Письмо от Эрнста. Слава богу, он пока жив. В этот радостный день Марта отправляется на прогулку, но возвращается опечаленной. «Я думала о том, — говорит она, — что раньше делилась добрыми известиями с Филиппом и он за нас радовался. А теперь…» Я знаю, ответил я. Я чувствую то же самое… И это правда; жизнь кажется теперь ужасно тихой.

Она признается, что он поцеловал ее во второй раз. В ту ночь, когда я набросился на них с оскорблениями. После того как меня спровадили в постель, она сказала ему, что он, наверное, не захочет ее больше видеть. Он уже шел к двери, но повернулся и на нетвердых ногах подошел к ней со словами: «Только один поцелуй!» Специально для меня Марта с презрением повторила: «один поцелуй». На этот раз, по ее словам, поцелуй был резким, грубоватым — отнюдь не таким приятным, как первый…

Марти очень подавлена. Она отрицает, что причиной тому — Бауэр; без всякой на то нужды, впрочем не без доли сарказма, напоминает, что у нас есть сыновья, которые в любой момент могут погибнуть. Также замечает (к своему стыду, я не думал об этом в связи с ней), что гораздо легче и удобнее сходить с ума по поводу любовника, чем находящихся в опасности сыновей. Больше всех остальных она беспокоится об Эрнсте, потому что он всегда был везунчиком, всегда находил лучшие грибы и т. д. Она убеждена, что его везение закончится. Я же больше всего опасаюсь за Мартина. Он старший, Эдипова агрессия в нем сильнее, чем в остальных; если я обслуживаю шесть или семь женщин на своей кушетке интеллектуально, он обслужит больше дюжины телесно; если я уничтожу сотню филистимлян{109}, написав эссе, то уж он постарается уничтожить тысячу, взяв винтовку и штык и совершенно не думая об опасности. Конечно, куда приятнее страдать из-за Марты и Бауэра…