Свинцовый дирижабль. Иерихон 86-89 - Вадим Ярмолинец

– На один хороший диск наберется?

– Возможно. Из этой плеяды я больше люблю Роллингов.

– Это я совсем не знаю. А песенку, которую я тут напевал, я даже раз попытался перевести. Что-то там такое получалось:

Пока еще не ушли скрипачи,

Пока еще не предъявлен нам счет,

Пойдем, нас танец зовет,

Расплата позже придет.

Неплохо, да? Надо найти эту бумажку. Что-то у меня там не получалось, не хватило языка. Может быть вы помогли бы?

– Можно.

– Вы, кстати, знаете, что автор – наш человек. Изя Бейлин из Могилева. Родители увезли его еще до революции, осели в Нью-Йорке. И вот-те-нате – у мальчика прорезался талант. Он потом, правда, поменял фамилию. Ирвинг Берлин, не слышали?

Я покачал головой.

– Фамилию, может быть, не слышали, но его песни слышали наверняка. Он, говорят, написал полторы тысячи песен, представляете? Битлам, чтобы его догнать, надо будет еще по десять жизней прожить. А Гершвина слышали, нет? Тоже наш хлопчик. Жорик Гершович из Питера. И тоже неплохо устроился. Там у них дивно питательная среда для талантов.

– А Джона Маклафлина вы слушали?

– Как?

– Это такой гитарист. Джон Маклафлин.

– У вас есть?

– Сейчас поставлю. Такой, знаете, поток энергии и бешенная техника.

– Как у Колтрейна? Вот кого я не переношу, так это этого гения. Какая-то не то истерика, не то галлюцинация. И все через силу, мучительно так.

– Я тоже его не переношу. У Маклафлина другое. Там, если так можно выразиться, очень организованная галлюцинация.

– Ну, поставьте.

Я поставил четвертую дорожку с Inner Mounting Flame. Мы устроились на диване. Я наблюдал, как он отреагирует на музыку. Вы никогда не замечали, насколько то, как слышит музыку находящийся рядом с вами человек, влияет на ваше собственное отношение к ней? Бывает, по его реакции вы можете понять, что музыка – барахло. Или что человек барахло. Маклафлина я вообще никому не ставил. Как правило, он народ просто пугал. Особенно девушек. Для них у меня был Лючо Далла. Он был чем-то вроде музыкальной таблетки, которая принималась перед отправкой в койку. Если у Жванецкого это было “стакан вина налил, на трамвае прокатил – твоя”, то у меня это было “Даллу включил – твоя”. Та же категория слушательниц хорошо реагировала на Джанни Беллу, Баттисти и Бальоне. Девушки попроще шли на Челентано, Кутуньо, Матиа Базар и Друппи. Любительницы Альбано и Рамины Пауэр, Пупо, Modern Talking, Secret Service и Thompson’s Tweens должны были носить музыку с собой. Во всяком случае если рассчитывали устроить с ее (и моей) помощью личную жизнь.

Кащей прикрыл глаза и, пока композиция не кончилась, у него на лице ничего не шевельнулось. Можно было подумать, что он дремлет. Но я видел, как он иногда постукивает пальцем по остававшейся у него руках стопке.

Когда дорожка кончилась, я поднял тонарм. Кащей открыл глаза.

– Это интересно. Но знаете, я же на все смотрю, как радиоинженер. Меня еще и звук интересует.

– И что звук?

– Вы должны перейти на лампы. На ламповый усилитель. Хотя, я думаю с этой музыкой вы не ощутите большой разницы.

– Почему?

Он замялся.

– Понимаете, этот ваш Маклафлин играет с такой скоростью, что там не остается места для развития звуковой волны. Это – стрельба из пулемета. Звук должен течь, плыть по воздуху, вибрировать. Как голос у одессита: “Ви-зна-а-ети-и-и...” Только так можно прочувствовать душу инструмента. Точнее, исполнителя. Слышали выражение – струны души? Вот это оно самое. Вы можете понять душу, только вникнув в мельчайшие детали ее переживаний. А детали возникают только на продолжительных отрезках времени. Возьмите поезд. Чем медленней он едет, тем больше деталей вы видите в пейзаже. При быстрой езде все сливается. Но музыка интересная. А у него есть, что-то э.... не такое агрессивное?

Я поставил другую дорожку, но Кащей, не дослушав ее, сказал:

– Знаете что, возьмите пару своих любимых пластинок и пойдем ко мне. Послушаем на моей аппаратуре. Только бутылку не забудьте.

Взяв остаток коньяка, мы отправились к Кащею. На Соборной я спросил Кащея, нравится ли ему здесь? Он посмотрел на меня с удивлением, потом огляделся по сторонам.

– Что вы имеете в виду?

– Да, ничего особенного. Я просто недавно обнаружил, что куда ни иду, иду через это место.

– Какая-то магия в нем есть, да? Здесь раньше собор стоял, вы знаете?

– Мне говорили.

Подвал встретил нас темнотой и запахом сырости.

– Сейчас пока аппаратура прогреется, я рюмки достану. Устраивайтесь.

Включив аппаратуру, засветившуюся оранжевыми огоньками старомодных ламп, он открыл форточки во всех трех окнах и ушел в другую комнату. Вернулся он оттуда с хлебом и банкой сайры.

– Ну-с, продолжим банкет.

Он вывалил серебристо-коричневое содержимое банки в тарелку и, разделив своими паучьими пальцами хлеб пополам, сказал:

– Макайте прямо в масло, сытней будет. Говорят, в приличном обществе коньяк заедают лимончиком. Или шоколадом. Одно из двух. А может, и тем и другим.

– А у нас ни того ни другого.

– Не страшно, мы – привычные.

Выпив рюмку, он пошел ставить пластинку.

– Какую хотите?

– Ставьте Deep Purple – In Rock. Четвертую дорожку.

Это был диск, который я давно перестал слушать, но в котором одна песня была записана просто замечательно – Child in Time. Особенно начало, где Пэйс и Лорд играли тему – там, та-ра-ри-ра, та-там! Там-там-там! В школе, когда я услышал ее впервые, мне казалось, что красивей этой мелодии нет. Сейчас мне больше нравился текст: “Слепой стреляет в мир, пригибайся не пригибайся – все равно попадет, не прямо, так рикошетом”. Но в целом я к этой песне сильно остыл. Она вся была слеплена из блэкморовских клише, как детский конструктор из кубиков, только ради того, чтобы она вышла подлинней и помногозначительней. Это было чистой воды данью времени: Stairway to Heaven, Grand Hotel, The Gates of Delirium, Papa was a Rolling Stone. Переплюнул всех Jethro Tull co своим Thick as a Brick – один диск – одна песня. Они все претендовали на причастность к “большой” музыке с оркестрами и сложными композициями, но, к счастью, надолго их не хватило.

Короче, когда я услышал Child in Time на аппаратуре Кащея, у меня просто встали дыбом волосы, и кожа, как сказала бы моя мама, пошла гусем. Клянусь! Орган звучал так сочно, что звук, казалось, просто течет по воздуху, а тарелки звенели так, словно установка Пэйса стояла прямо передо мной. Дзынь-нь-нь-нь....

Минуте на третьей все смешалось в хаосе, и Кащей сделал чуть-чуть потише, но когда пошла вторая часть с той же темой, которую Лорд вел на своем “Хаммонде”, Кащей вернул прежний уровень громкости и снова сделал потише, когда Гиллан начал охать и стонать в бурном финале.