Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны - Бен Макинтайр

Гордиевскому выдали новый дипломатический паспорт. Он заполнил заявку на получение визы, и ее отправили в британское посольство в Москве. Оттуда ее переслали в Лондон.

Через два дня в Сенчури-хаус в кабинет к Джеймсу Спунеру, главе советского отдела МИ-6, вошла младшая сотрудница и чуть слышно сказала: «Есть одна важная новость». Положив на стол лист бумаги, она добавила: «Посмотрите, какая заявка на визу только что пришла из Москвы». В сопроводительном письме говорилось, что Олег Антонович Гордиевский назначен советником при советском посольстве. Британское правительство просили безотлагательно выдать ему дипломатическую визу.

Спунер пришел в восторг. Но по его лицу невозможно было ничего угадать.

Сын врача и социальной работницы-шотландки, Спунер еще в школе входил в клуб для «особо одаренных мальчиков».

Оксфордский университет он окончил с самыми высокими баллами по истории и вынес оттуда страстную любовь к средневековой архитектуре. «Он был невероятно умен и исключительно точен в суждениях, но, глядя на него, было очень трудно понять, что он на самом деле думает», — говорил о нем один современник. В 1971 году Спунер вступил в МИ-6 — еще один клуб для особо одаренных. Кое-кто даже предсказывал, что в будущем он возглавит разведку. Сотрудники МИ-6 славились сумасбродной отвагой, готовностью идти на большой риск и доверяться чутью. Спунер же был наделен ровно противоположными качествами. Он подходил к различным сложностям разведывательной работы с позиций ученого-историка (и позднее именно он поручит написать официальную историю МИ-6): собирал свидетельства, просеивал факты, приходил к заключениям только после долгих раздумий. Спунер был не из тех, кто торопится с оценками, — напротив, он приближался к их вынесению очень медленно, постепенно и разборчиво. В 1981 году ему было всего 32 года, но он уже успел поработать оперативником МИ-6 — под дипломатическим прикрытием — в Найроби и Москве. Он хорошо говорил по-русски и был большим ценителем русской культуры. Когда он находился в Москве, КГБ попытался устроить ему классическую подставу: некий офицер советского военно-морского флота сообщил ему, будто готов шпионить на Британию. В результате командировка Спунера закончилась раньше срока. В начале 1980 года он перешел в оперативную команду Р5 (где работала и Вероника Прайс), занимавшуюся ведением советских агентов в странах соцлагеря и за их пределами. Во многом Спунер являлся диаметральной противоположностью Геннадия Титова, своего коллеги из КГБ: терпеть не мог междоусобные схватки, был невосприимчив к лести и обладал высоким профессионализмом.

Папка с делом Санбима легла на его стол одной из первых.

Пока Гордиевский, совершенно отрезанный от внешнего мира и заштилевший в профессиональном отношении, оставался в Москве, его дело повисло в воздухе. «Не поддерживать с ним никаких контактов было абсолютно правильно, — говорил Спунер. — Стратегически это решение было очень хорошим. Мы же готовились играть вдолгую. Конечно, мы понятия не имели, чем все кончится. У нас не было никаких оснований считать, что он когда-нибудь приедет в Лондон».

Но теперь Гордиевский вынырнул из безвестности, и после трех лет бездействия и неопределенного ожидания Джеймс Спунер, Джеффри Гаскотт, Вероника Прайс и команда Санбима взялись за дело. Спунер вызвал Прайс и показал ей заявление на получение визы. «Я была очень довольна, — говорила потом Прайс, а зная ее манеру выражаться, можно было сказать, что она была вне себя от радости. — Это была замечательная новость. Именно на это мы и надеялись».

— Мне нужно пойти подумать, — сказала она Спунеру.

— Только думайте не очень долго, — предупредил Спунер. — Об этом необходимо доложить К.

Выдача визы Гордиевскому была делом отнюдь не простым. В принципе, каждому, кого подозревали в работе на КГБ, автоматически отказывали во въезде в Британию. При нормальных обстоятельствах британский МИД навел бы предварительные справки и обнаружил бы, что Олега дважды отправляли в длительные командировки в Копенгаген. Обычного запроса в датскую разведку было бы достаточно, чтобы узнать, что он значится в тамошней картотеке как потенциальный советский разведчик, после чего его заявление о получении визы сразу бы отклонили. Но текущие обстоятельства нормальными не были. МИ-6 нужно было добиться, чтобы Гордиевского впустили в Британию без проволочек и без лишних вопросов. Можно было бы просто потребовать от иммиграционной службы, чтобы та выдала визу, однако это требование возбудило бы подозрения, поскольку послужило бы сигналом о том, что случай Гордиевского — особенный. Нельзя было допускать, чтобы этот секрет утек за пределы МИ-6. Получив предупреждение, ПЕТ с радостью согласился помочь. Поскольку из МИ-6 сообщили, что британский МИД вскоре начнет задавать вопросы, датчане «подчистили записи» и предоставили британцам такой ответ: хотя у Дании и возникали подозрения в отношении Гордиевского, не обнаружилось никаких доказательств, что он имеет отношение к КГБ. «Нам удалось оставить должную дозу сомнений, так что с визой все обошлось. Мы сказали: „Да, датчане внесли его в список подозрительных, но ничего так и не подтвердилось“». Насколько удалось выяснить МИДу и иммиграционной службе, Гордиевский был просто очередным советским дипломатом, может быть, представлявшим опасность, а может быть и нет, и уж точно из-за него не стоило разводить суету. Обычно на выдачу дипломатических виз у британского паспортного отдела уходил как минимум месяц, Гордиевскому же разрешение на въезд в Британию в качестве аккредитованного дипломата выдали через двадцать два дня после подачи заявления.

В Москве кое-кому эта быстрота показалась подозрительной. «Как странно, что они столь быстро выдали вам визу, — задумчиво сказал один опытный человек, работавший в отделе кадров Министерства иностранных дел, когда Гордиевский пришел забирать свой паспорт. — Они должны бы основательно вас проверить, ведь вы так долго проработали за границей. Я вообще был уверен, что они ответят отказом, подобное случалось уже много раз. Так что можете считать, что вам здорово повезло». Впрочем, свои подозрения этот наблюдательный чиновник оставил при себе.

Бюрократический аппарат самого КГБ работал гораздо медленнее. Прошло еще три месяца, а Гордиевский по-прежнему дожидался официального разрешения на выезд из СССР. Пятый отдел Управления «К», отвечавший за внутренние расследования в КГБ, дотошно проверял биографию Гордиевского и никуда не торопился. Олегу уже становилось не по себе: в чем дело, отчего такая заминка? В Сенчури-хаус тоже начинали тревожиться. Джеффри Гаскотту, находившемуся в Швеции, велели быть готовым незамедлительно вылететь в Лондон, чтобы встретить там Гордиевского сразу по прибытии. А тот все не прибывал. Неужели что-то вскрылось?

Пока тянулись недели томительного ожидания, Гордиевский старался проводить время с пользой для себя и внимательно просматривал папки, хранившиеся в штабе КГБ, одном из самых засекреченных и неприступных мест на земле — для всех, разумеется, кто в нем не работает. Система внутренней безопасности в московском Центре была одновременно сложной и примитивной. Самые секретные папки хранились в запертом шкафу в кабинете начальника отдела. Другие же документы были рассредоточены по разным кабинетам отдела, по отдельным сейфам, и находились в ведении сотрудников, занимавшихся разными направлениями работы. Каждый вечер каждый сотрудник запирал свои сейфы и архивные шкафы, клал ключи в деревянный ящичек, а затем запечатывал его куском пластилина, в который затем вдавливал свою индивидуальную печать — как в старину ставили восковые или сургучные печати на документы. После этого дежурный сотрудник собирал все эти ящички и ставил их в очередной сейф — в кабинете Геннадия Титова. Ключ от этого сейфа, в свой черед, клался в очередной деревянный ящичек, а тот таким же образом запечатывался печатью дежурного сотрудника и затем сдавался на хранение в кабинет секретариата Первого главного управления, где кто-то из сотрудников находился круглосуточно. На все эти процедуры уходило довольно много времени и куча пластилина.