Омар Хайям. Гений, поэт, ученый - Гарольд Лэмб

– Если это нехорошо, то – я обреченный грешник.

– Ш-ш-ш. – Она приложила пальцы к его губам. – Мне страшно. Так много раз пробуждалась я в тоске по тебе, любимому, когда гасли звезды. Как жестоко… как больно быть одной в предрассветный час, когда ты любишь, а рядом с тобой нет любимого… Теперь я боюсь, вдруг что-то отберет тебя у меня.

– Нет, мы вместе отправимся в Нишапур, в «Обитель звезд». Я попрошу султана разрешить мне уехать туда.

– Ты это сможешь? – спросила она и тут же рассмеялась. – Ах, я и забыла… у тебя теперь есть власть. Увы, сколько одежды и ценнейших вещей ты купил мне на базаре! Похоже, я больше не нищенка.

– Ты – вся моя жизнь. Все эти три года моя душа страдала.

– Мне кажется, твоя душа очень сильная.

Она стихла, задумавшись.

– Как странно все. Я не знаю… да я не знаю, как это может быть. Но я любила тебя с тех пор, как ты появился на улице Продавцов Книг. Сначала, нет, я размышляла над этим вопросом много лун, мой любимый, я пугалась, а потом и вовсе боялась того, с какой силой я жаждала тебя. Знаешь ли ты, как ранили меня тогда жестокие слова? Конечно нет… Но после этого мне стало все равно, в мире существовал лишь ты. Ты был со мной, и меня захватило волшебство джинна; тебя не было, и все мое тело болело.

Небо стало из темного серым, и светлая палатка начала приобретать очертания.

– Этот кошмар закончился, – сказал Омар. Он мог видеть ее глаза, бледность ее кожи.

– Все, кроме боли.

– Боли? – Он поднял голову. – О чем ты говоришь, сердце мое? Взгляни, меч рассвета уже разрывает одеяния ночи, а мы так и не уснули. О возлюбленная моя, не печалься. Это наш рассвет, осуши его до дна. Он наш, и все другие рассветы, которые еще наступят после, не будут похожи на него.

– Не будут, – улыбнулась она.

– И все те, кто спит сейчас, они ничего не знают. Взгляни, первый луч коснулся шатра султана. Теперь я должен искупаться и ждать его появления, чтобы мы могли отбыть из лагеря.

– Еще чуть-чуть. Нет, жизнь моей жизни, мне нужен еще один миг, который я сосчитаю… и видеть, как светлые лучи освещают твое лицо.

Омара охватило страстное нетерпение поскорее тронуться в путь. Как только Малик-шах дал согласие на его отъезд, он выбрал охрану для поездки и вьючных верблюдов. Пока его рабы упаковывали вещи в тюки, он подыскал носилки для Ясми, которые можно было перекинуть между двумя лошадями. Он даже купил нового белого осла для Джафарака.

– Ты никогда не будешь больше нищенствовать, Джафарак, – засмеялся он.

Шут нерешительно посмотрел на него:

– Господин, я прошу тебя помнить об одном. Ты силен, как Рустам, но Ясми слаба. Она слишком слаба даже для радости.

– Ты – мудр, шут.

– Нет, я – всего лишь просто калека. Только тот, кто прошел через муку, способен понять, какие чувства испытывает женщина.

Но, когда наступила прохлада того вечера и их караван тронулся в путь, когда знатные эмиры прибыли верхом проводить Омара Хайама и сопровождать его в начале пути, Джафарак гордо объехал всех на своем осле и возглавил процессию.

– Эхэй, господа, – закричал он, обернувшись назад, – только дурак может ехать перед всеми вами, знатными господами с мечами в ножнах!

Той ночью Ясми стало знобить, а затем ее охватил лихорадочный жар. Она не прикоснулась к еде, но, когда Омар забеспокоился, только улыбнулась:

– Я получила слишком много счастья, и конечно же это не могло длиться вечно.

На вторую ночь они остановились на ночлег у реки Евфрат, разбив шатры и палатки на ее высоком берегу, там, где рос тамариск[24]. Утром им предстояло переплыть реку на пароме, который обслуживал караваны. Ясми лежала, укрывшись несколькими одеялами, щеки ее пылали. Она следила взглядом за каждым движением Омара, но боль мешала ей поворачивать голову.

– Видишь, какая никудышная из меня получается жена, – прошептала она. – Лежу тут и отдыхаю, а мой господин хлопочет вокруг меня. Покажи мне какие-нибудь из украшений, купленных для моей свадьбы.

Чтобы порадовать жену, он поднес к ее постели расшитые шали и украшенные жемчугом покрывала для замужней женщины, и Ясми рассеянно перебирала их пальцами. Он показал ей серебряный обруч с поблескивающим сапфиром.

– Какой красивый, – сказала она, гладя обруч. – Завтра я расчешу волосы и надену его… Скажи, у нас с тобой когда-нибудь будет своя беседка около нашей реки, не этой, а той, нашей, и белые лебеди будут плавать вокруг?

А потом, как-то сразу и внезапно, у нее начался горячечный бред, глаза потускнели. Болезнь захватила ее стремительно. Омар позвал Джафарака, и тот, взглянув на больную, отвел глаза.

– Чума, – прошептал шут.

– Нет, только не это! – вскричал Омар. – Взгляни, разве это не простая лихорадка! Милостью Аллаха она пройдет к рассвету.

Но Джафарак покачал головой:

– Нам остается только молиться.

Кругом развели костры, чтобы отогнать ночной холод. Их алое пламя отражалось на стенах палатки. Между тем Ясми со стоном металась из стороны в сторону, не замечая ни Омара, стоявшего на коленях подле нее, ни горбуна, без остановки бормотавшего в углу священные имена Всевышнего. Пламя костров погасло, остались лишь тлеющие угольки, и тени больше не плясали на ткани.

Джафарак услышал голос Омара:

– Зажги лампу. Она заговорила, она только сейчас коснулась меня. Лихорадка оставила ее.

Когда шут подошел ближе и встал рядом, прикрывая пламя лампы рукой, Ясми лежала неподвижно с закрытыми глазами. Рука ее касалась шеи Омара, губы едва шевелились.

– Жизнь моя… Жизнь моя…

Потом она откинула голову, и Джафарак ждал, не опуская руку от лампы. Он думал, Омар продолжает слушать, и это показалось ему странным, поскольку Ясми уже не дышала. Поэтому он поставил лампу и коснулся плеча Омара.

Погонщики верблюдов сидели у палатки, вокруг пепелища ночных костров. Ветер с пустыни поднял пыль, и она висела плотным облаком, через которое просвечивал огненный шар солнца. Время от времени Джафарак выходил из палатки и садился подле них.

– Он по-прежнему ничего не говорит, – промолвил шут. – И все так же умывает ее закрытые глаза розовой водой.

– Бар-ак-алла, – пробормотал солдат, – а ведь она умерла от чумы.

– Он знает, что она мертва, раз он надел на нее все свадебные украшения и обернул ее грудь покрывалом.

– Лучше бы он выл от горя и рвал на себе одежду, как следует мужчине, когда он в трауре.

– Да, или плакал бы. Но он не заплачет, нет. Эх, она лежит на земле такая вся белая. Какой юной она была… подобно цветку в пустыне, тому, что расцветает после дождя и увядает на следующий день, сразу после первого же порыва знойного ветра.