Вторая молодость любви - Нелли Осипова

— Я воевал с фашистами, но не с немцами. Это наш известный мудрец и хитрец Илья Эренбург в своем журналистском запале позволил себе ляпнуть такую глупость: «Если увидишь немца — убей его!» И за это поплатился презрением истинных русских интеллигентов. Напротив, я рад, что буду иметь возможность восстановить свой немецкий, который стал изрядно забывать.

— Должен разочаровать вас: мы в семье говорили на том немецком, на котором общались наши предки, первые переселенцы из Германии, в восемнадцатом веке, при Екатерине Великой. Те, кто сейчас уехали в Германию, практически заново учат язык.

— Как интересно! — Глаза Петра Александровича загорелись. — Мы с вами еще поговорим об этом…

С этого дня все изменялось в жизни двух одиноких мужчин — молодого и старого.

Генрих начал с генеральной уборки квартиры. Побелил потолки и окрасил стены в местах общего пользования, как их по сию пору называют в России, привел в порядок балкончик, оконные рамы. Он делал все постепенно, исподволь, во-первых, потому, что был слишком занят своей учебой и работой, во-вторых, чтобы не вызвать недовольства Петра Александровича, при этом как бы невзначай приговаривал: «Ну что с нами, немцами, поделаешь, мы с детства приучены к порядку, любим, чтобы все было in ordnung![5]»

Одновременно Генрих занялся здоровьем Петра Александровича, возил его на всякие исследования, анализы, уточнил, что и как следует у него лечить. Покупал продукты, быстро и ловко управлялся с хозяйством, на протесты хозяина отвечал с улыбкой:

— Петр Александрович, я ведь должен что-то готовить для себя, а если нас двое — ничего не меняется. Вот если набегут гости, тогда другое дело, придется поработать.

— Бог с вами, какие гости? Ко мне давно никто не забредал, — с горечью отвечал Петр Александрович.

— А мы возьмем и сами позовем — придут как миленькие! На этой неделе не обещаю, а в конце следующей, в субботу или в воскресенье, — точно. Не возражаете?

— Что вы, напротив — жду с нетерпением, — радовался старик.

И гости приходили, наполняя одинокое жилище смехом и интересными разговорами. Сюда хаживали и Митя с Сашенькой и маленькой Татошей, и парочка однокурсников Генриха с подружками.

Петр Александрович оживился, помолодел, он был счастлив и полюбил Генриха, как родного сына.

Трудно сказать, кто больше выиграл от этого симбиоза — Генрих или Петр Александрович. Когда Генрих защитил кандидатскую и устроил небольшой банкет, Петр Александрович был все время при нем: на защите развешивал схемы, диаграммы, а на банкете произнес такую прочувствованную речь, что присутствующие, не первый год знавшие Генриха, взглянули на него другими глазами — мы редко знаем, каковы за пределами рабочего места наши сослуживцы и коллеги.

Но… пришло время решений: Генрих собрался уезжать в Германию. Незадолго до подачи документов он поделился своими планами с Петром Александровичем. Тот расстроился, загрустил, целый день маялся, не зная, чем занять себя, как отвлечься от мыслей о вновь предстоящем одиночестве. Вечером дождался возвращения Генриха и сказал:

— Мой дорогой мальчик, я все-все понимаю. Вам надо устраивать свою жизнь, тем более что вся ваша семья уже уехала, и не стоит вам уподобляться мне, бобылю. Конечно, я очень опечален, но печаль моя светлая, потому что, я знаю, вы обязательно вернетесь к нам…

— К нам? — перебил его вопросом Генрих.

— Да, да, именно к нам. Возможно, меня уже не будет, но не только я буду ждать вас, попомните мои слова. Ну а теперь к делу.

— Да, да, — заторопился Генрих, — сейчас будем ужинать.

— Генрих, Генрих, вы разочаровываете меня! Разве я стал бы называть ужин делом?

— Простите, — смутился Генрих, — о каком же деле идет речь, если не об ужине для двух одиноких волков?

— Вот волки — это кстати. Сейчас на дворе рынок, базар и царство волчьих законов. А вы, мой дорогой, с вашим советским серпастым и молоткастым паспортом — кто? Гражданин Казахстана, другой страны, то есть для России и-но-стра-нец! Вот вы кто.

— Что из этого? Скоро стану гражданином Германии.

— А как вы сможете приехать в Москву? По приглашению — и только. Я не хочу, чтобы вы, мой дорогой, зависели от частных приглашений, потом решали проблему жилья, боясь кого-то стеснить, или платили бешеные деньги как иностранец за номер в гостинице. Наконец, мне бы очень не хотелось, чтобы вы заделались совсем иностранцем, стали забывать Россию, к которой успели привязаться. Поэтому я решил прописать вас здесь, в этой, простите за высокопарность, квартире, и тогда вы получите российское гражданство. Вот так.

— Петр Александрович… — Генрих развел руками, но не смог ничего сказать — в горле стоял ком.

— Молчите и слушайте, когда говорит старший среди равных. Это не просто какая-то жилплощадь, которая всегда останется в вашем расположении и при моей жизни, и после меня. Это, подчеркиваю, гражданство, российское гражданство, которое даст вам возможность приезжать сюда, или в Петербург, или куда душа ваша запросит в пределах России. Понимаете? Никаких приглашений, вызовов, турпоездок и командировок не нужно. Захотел — приехал.

Генрих молча обнял старика, который уже не мог сдерживать слезы.

— Разве это возможно? — неуверенно спросил Генрих.

— Я никогда не пользовался никакими привилегиями, кроме пенсии, ни как бывший фронтовик, ни как отец убитого в Афганистане солдата. А теперь я сделаю все, чтобы прописать вас здесь. Только не спешите с подачей документов, пока я не докручу свою идею до последнего витка.

— Но как вы собираетесь это сделать? — спросил Генрих.

— Я же вас не спрашиваю, как вы там оперируете своих пациентов. Позвольте подробности оставить за скобками. Лучше вытащите вон из того ящика шкатулку, а то мне трудно нагибаться.

Генрих подал ему старинную лаковую японскую шкатулку со всякими секретами и отделениями.

Петр Александрович извлек из нее такую горсть орденов и медалей, что, попробуй он нацепить все это на грудь, получился бы настоящий иконостас.

— Завтра я приколю их на пиджак и, как принято нынче говорить, — вперед!

— Неужели так и пойдете? — удивился Генрих, зная скромный нрав своего старшего друга.

— Почему бы и нет? Если мне удастся прописать вас и вы получите паспорт гражданина России, это будет мой день победы. Вот и начнем, помолясь.

Потом он щелкнул маленьким ключиком, и внутри шкатулки отворился крохотный ящичек. Там, аккуратно завернутая в розовый лоскуток шелка, лежала прядка золотистых волос.

— Это первые волосы моего Гены, — сказал Петр Александрович, разворачивая сверточек.

— Гены? — удивился Генрих.

— Да, мы назвали его Генрихом, но дома и в школе его называли Геной. Так и закрепилось…