Ловец Чудес - Рита Хоффман

помчался прочь, не разбирая дороги. Кто-то выстрелил мне в спину, но промахнулся. Сквозь вой в ушах я успел услышать, как кулаки Филиппа врезались в чью-то плоть.

Я мог подобраться к Ловцам и убить нескольких членов Ордена, прежде чем они поняли бы, что происходит, но не сделал этого. Филипп освободил меня, но ясно дал понять, что не даст мне и шагу ступить без опасения, что он притаился за поворотом. Если мне дорога свобода, я должен надеяться, что его убьют Ловцы, а он заберет с собой на тот свет хотя бы нескольких из них.

Бок пронзила острая боль – я упал и покатился по жухлой траве.

– Проклятие… – прошипел я, хватаясь за рану.

Пуля жглась, словно внутри нее заточено солнце, – они знали, кем я стал, и принесли с собой серебро. Я с трудом оторвал голову от холодной земли и увидел, что ко мне приближается один из Ловцов. Я узнал его – он называл себя Жан Жаком, хотя от француза в нем была только необъяснимая любовь к шансону, который он постоянно напевал сквозь зубы. Даже сейчас я слышал раздражающую незамысловатую мелодию.

Жан Жак наставил на меня револьвер:

– Никто не должен узнать тайны Ордена.

– Я не собираюсь…

Он выстрелил.

Я не сразу понял, что произошло: пуля просвистела в каком-то дюйме от моей головы, а Жан Жак упал на землю, сбитый с ног окровавленным Филиппом. Громила выпрямился, повернулся ко мне и заорал:

– Беги! Беги, черт бы тебя побрал! Не дай Ордену убить себя!

Пуля насквозь прошила его бок, но он словно не заметил этого. Его горящие глаза были обращены ко мне и обжигали не хуже серебра.

– Вставай! – Еще одна пуля ударила его в плечо. – Вставай, Морган!

Почти ослепший от боли, я поднялся с земли. На короткое мгновение мы встретились глазами – его лицо заливала кровь. Мои ноги налились свинцом и приросли к земле.

– Бесполезный. – Он сделал шаг ко мне. – Никчемный поц[9].

Филипп схватил меня за ворот рубашки и прижал к себе, закрывая своим телом. Я почувствовал, как в его плоть вошло несколько пуль, предназначавшихся мне. Громила закашлялся, и на мои волосы упали капли крови. Они поползли вниз, оставляя за собой мерзкий влажный след, и скатились по лбу.

– Беги, поц, – прохрипел Филипп и разжал свои спасительные объятия. Его кровь уже потекла по моему лицу горячими струями. – Покажи им, что мы не просто животные.

Охваченный ужасом и болью, я оттолкнул его огромное тело и, собрав оставшиеся силы, кинулся прочь. На этот раз я бежал с такой скоростью, словно за мной гнались демоны из самой преисподней. Еще мгновение – и я бы взлетел, клянусь, взлетел к самому небу. Лондонские трущобы проносились мимо, я врезался в людей и сбивал их с ног, но продолжал нестись сломя голову в страхе, что Ловцы найдут способ нагнать меня.

К рассвету я оказался на другом конце города. Солнце застало меня врасплох, я будто забыл, что оно может взойти. Пришлось вырыть яму в земле и самому закопать себя. Искать убежище не было ни сил, ни времени.

Засыпая, я дрожал от страха, совсем как в детстве, когда отец возвращался домой пьяным и принимался колотить мать. Бок пульсировал болью. На лице засохла кровь голема, пожертвовавшего собой ради такого поца, как я.

Глава 13

Темная жажда привела меня к месту, где мне не следовало бы появляться, – к воротам Хайгейтского кладбища. Немой тенью я бродил вокруг, воровато оглядывался, вставал на носочки, чтобы заглянуть за каменную ограду, но не переступал невидимую границу некрополя. Что я ищу? Зачем пришел в это мрачное место?

С наступлением темноты я выбрался из ямы. Внутренности ссохлись, язык превратился в наждачную бумагу. Я потерял слишком много крови и долго лежал на земле, мечтая поймать жирную белку. Мысли о крохотном тельце, зажатом в пальцах, сводили с ума, но мне удалось справиться с ними и подняться на ноги. Моя одежда превратилась в лохмотья, и выглядел я, должно быть, как самый настоящий упырь с обложки дешевого бульварного романа. Левый бок был залит кровью, брючина намертво прилипла к ноге, а невытащенная пуля жгла плоть.

Спрятавшись в тени деревьев, я привалился к стволу, стянул ремень и сжал его зубами. От одной мысли о том, что предстояло сделать, меня мутило, но пришлось смириться. Что-то подсказывало: если я не выну пулю, нежизнь моя оборвется еще до рассвета.

Моя ладонь превратилась в чудовищную лапу. Мне потребовалась вся выдержка, чтобы использовать когти по назначению: я вонзил их в свою плоть – и спустя четверть часа серебряная пуля лежала на моей дрожащей ладони.

Переодеться мне было не во что, вернуться домой я не мог, поэтому пришлось напасть на юношу, беспечно прогуливавшегося в одиночестве. Вреда я ему не причинил, только раздел до исподнего и внушил мысль, что он внезапно начал страдать лунатизмом. Одежду с чужого плеча я не носил с тех пор, как перестал жить на улице. Тепло незнакомца вызвало отвращение, но я не мог позволить себе бродить по городу в окровавленной рубашке.

И вот я оказался здесь, у ворот. Пуля все еще лежала в кармане и обжигала бедро, даже сквозь плотную ткань. Я сам не знал, что привело меня к кладбищу, – наверное, инстинкт подсказал убежище, где можно отоспаться, пока рана не заживет. Пускаться в дальний путь в таком состоянии было бы безрассудно, я потерял слишком много крови, мне не хватит сил даже на то, чтобы покинуть Лондон.

Я еще раз глянул за ограду и, выдохнув сквозь сжатые зубы, перемахнул через нее – из мира живых в мир мертвых.

В этой части кладбища не было фонарей, а меж могил никто не протоптал тропинок. Тех, кто лежал здесь, не навещали: их дети тоже покоились в земле, как и дети их детей. Безмолвное доказательство: испокон веков человек стремится оставить в этом мире часть себя, надеясь переродиться в потомках, но, продолжая свой род, только множит могильные кресты. Никогда еще я не ощущал такого одиночества.

Останки, что теперь лежали под плитами, когда-то ходили на работу, чувствовали себя очень важными леди и джентльменами, пили по утрам кофе, а по вечерам вино, в середине рабочего дня прерывались на чай, любили своих детей и домашних питомцев, мечтали о славном будущем и спокойной старости. Теперь от их амбиций остался в прямом смысле прах. Они возвратились в землю, и никто из людей не избежит этой участи. Никто, кроме меня – беспомощного урода, втянутого в ужасную авантюру злой волей голема и его создателя.

Будь я немного смелее, будь моя душа стойкой и сильной, я бы остался здесь, в заброшенном мраке склепа. Но мужество и склонность к самопожертвованию никогда не были мне присущи, я жалок, труслив и не в меру алчен. Приходилось признать: смерть пугает меня даже после того, как я перестал дышать и получил в наследство темный дар.

Тяжелым шагом я пошел вперед, в манящий сиротливый сумрак, с затаившейся в сердце малодушной надеждой увидеть Дебору в последний раз. Я не мог покончить с собой, но мог не втягивать в эту холодную историю прекрасную мисс Миллз. И все же, прежде чем навсегда покинуть это место, а затем и город, мне необходимо было заглянуть в самые красивые на свете глаза – глаза женщины, которая еще не разочаровалась во мне.

Как мучимый голодом зверь, я крался меж могил, влекомый запахом Деборы. Воздух благоухал ее парфюмом, ветер доносил до меня ее вздохи. Прижимая к сердцу вспотевшие ладони, я представлял ее горделивую осанку и аккуратную голову, задумчиво склоненную к плечу. И… вот она, мой непокорный ангел, сидит на любимой скамье, но, вопреки обычаю, не читает, а созерцает яркие звезды. Ее волосы собраны на затылке, на тонкой шее бьется жилка.

Я вступил в круг света, отбрасываемого тусклым фонарем. Дебора поднялась мне навстречу:

– Арчи?

Ее сердце стучало все быстрее. Она волновалась, запах разгоряченного тела окутывал меня, словно густая патока. Казалось, вся она – капля жидкого янтаря, а я – жалкое насекомое, обреченное застыть на веки вечные в ее объятиях.

Клянусь, я сделал всего шаг, но вдруг оказался прямо перед ней. Она отпрянула, глаза распахнулись от удивления. Тонкое запястье оказалось зажатым в моих ледяных пальцах.

Ее сердце словно выстукивало скерцо Шопена.

Обхватив ее за талию, я сделал