Третий ключ - Татьяна Корсакова

– А не твое дело! – Да что же это такое, все против нее ополчились! Свирид носится с Глашкой как с писаной торбой, Сандро вон даже не смотрит в ее сторону, еще и Степаныч, хрыч старый, нападает.

– Мое дело, мое, Люсенька. Потому что ты забыла кое-что. Не только Аглая в тот раз выжила, я тоже.

А ведь и правда! Как это она про Степаныча забыла?!

– И что, тоже ничего не помнишь? – спросила Люся с вызовом.

– Отчего же ничего не помню? Кое-что помню, – Степаныч коснулся шеи и тут же отдернул руку. – Да вот, понимаешь, какое дело, есть такие вещи, которые лишний раз вспоминать не хочется. Думаешь, отчего Аглая сознание потеряла?

– Откуда ж мне знать, отчего всякие малахольные в обмороки валятся?!

– А от того, что человек так устроен, что ему иногда легче отключиться, чем вспомнить. Миш, ну как она? – Степаныч развернулся всем корпусом, посмотрел на стоящего на коленях перед диваном Свирида.

Ишь, а Свирид-то каков, на колени перед этой бухнулся, даже брюк английских не пожалел. Ради нее небось ни разу, ни единого разочка ничего такого не сделал...

В глазах вдруг защипало, а к горлу подкатил колючий ком, такой, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Чтобы не разреветься на публике, Люся встала из-за стола. Силы воли хватило лишь на то, чтобы, не уронив лица, выйти из комнаты, но уже на улице в тени разлапистой липы всякие душевные силы ее покинули, и из глаз, беспощадно уничтожая макияж, хлынули злые слезы.

Она рыдала по-бабьи, в голос, размазывая по щекам потекшую тушь, жалея себя и ругая одновременно. Наверное, не зря мамка называла ее непутевой. Непутевая она и есть. Четвертый десяток уж разменяла, а ни семьи нормальной, ни мужика приличного, ни ребеночка. И всяк, кому не лень, считает ее либо прожженной бестией, либо хитрой гадиной. А того никому не понять, что все это из-за пустоты, из-за того, что нет рядом никого: просыпаешься в одиночестве, спать ложишься в холодную постель, а на людях натягиваешь маску успешной стервы. Может, по-другому как-то нужно, да только не знает она, как по-другому, не научил никто...

– Люси. – На плечи легли тяжелые ладони, и затылку стало щекотно от пахнущего мятой дыхания. – Люси, зачем плачешь? Кто тебя обидел? – Сандро не пытался заглянуть ей в лицо, не унижал ненужной жалостью, он просто крепко держал ее за плечи и баюкал, как маленькую.

– Никто меня не обидел. – Люся всхлипнула, провела ладонями по мокрым от слез щекам. – Я сама кого хочешь обижу.

– Неправду говоришь. – Жарким дыханием опалило мочку уха. – Ты не можешь никого обидеть, ты добрая, я знаю.

– Откуда? – Ей вдруг невыносимо сильно захотелось поверить этому мужчине. Пусть даже и обманет, но как же приятно хоть на минуту почувствовать себя не бой-бабой, а слабой женщиной! – Вон Степаныч говорит, что я злая.

– Степаныч старый, он ничего не понимает в женщинах. – Теперь мочки уха касалось не только чужое дыхание, но и чужие губы.

– А ты понимаешь?

– Я понимаю. Только до чего ж с тобой тяжело!

– Это почему же? – Ох, Господи, ее в кои-то веки мужик целует, а она зареванная, с потекшей тушью, да еще и вопросы глупые задает. Уходить нужно, пока не разглядел, какая она на самом деле уродина.

– Ты стремительная, как горный ручей, и пугливая, как серна.

Сейчас стихами заговорит. Лучше бы не говорил, лучше бы поцеловал по-настоящему. Хрен с ней, с потекшей тушью!

И поцеловал! Точно почувствовал ее невысказанный призыв, развернул к себе лицом, вздохнул тяжело, впился в губы жадным поцелуем. И от жадности этой, от нетерпеливости у Люси закружилась голова, а ноги сделались ватными. Никогда с ней такого раньше не случалось, чтобы до головокружения, почти до обморока...

– Сандро, увидят же! – Она попыталась было оттолкнуть его и тут же испугалась, что он послушается.

Не послушался, сгреб в охапку, потащил куда-то. Дикий зверь, а не мужик. Вот попробуй такому сказать «нет».

Она и не сказала. Какое там «нет», когда от бесконечных «да» уже и голос охрип! Вот оно, оказывается, как бывает, когда с мужиком нормальным, когда от тебя вроде как не зависит ничего и одновременно зависит вся его дикая мужская жизнь. Может, и у нее, непутевой, что-то получится?

Дневник графа Полонского

13 мая 1915 года

Сегодня уезжаем всем семейством в Швейцарию. С тамошним профессором все оговорено, в клинике зарезервировано место для Оленьки.

Думал оставить девочек и Митю в поместье, но Оленька меня уговорила, ей нынче невыносимо оставаться без детей. Ульяна тоже просилась с нами, но я отказал. Теперь она безмолвной тенью бродит по дому, смотрит с укором, грозит пальцем. Одно слово – ведьма.

Сердце полнится надеждой, но последние ведьмины слова не дают покоя: «Не увози Ольгу, барин. Коли я ей не сумею помочь, так и никто не поможет». Рассказал Илье Егоровичу, но тот только рукой махнул, обозвал Ульяну старой кликушей, велел не думать о дурном.

Стараюсь не думать.

Пятнадцать лет назад

С Михаилом они встретились на следующий день в клубе.

Вообще-то полуночной образ жизни, который летом вела антоновская молодежь, Аглая не то чтобы не любила, скорее, не знала. И не потому, что баба Маня как-то ограничивала ее свободу или что-то запрещала, просто на дискотеках, как в городе, так и в деревне, Аглая чувствовала себя не в своей тарелке. В свои почти восемнадцать она не могла ни танцевать, ни курить, ни кокетничать с парнями – одним словом, она не умела ровным счетом ничего из того, что хоть как-то помогло бы ей адаптироваться в непредсказуемой и порой агрессивной среде сверстников. Она бы и на сей раз никуда не пошла, просидела до ночи за книжкой, если бы не Люся Самохина, которая вдруг ни с того ни с сего решила взять над ней шефство и, как она выразилась, «ввести в свет».

Выход в свет предполагал соответствующую экипировку: в Антоновке в этом сезоне приветствовались мини-юбки и открывающие живот топы, а также яркий макияж, который Аглаина мама снисходительно называла «вырви глаз». Из всего вышеперечисленного у Аглаи имелась только мини-юбка, привезенная мамой, кажется, из Милана, да и ту она стеснялась носить по причине уж больно радикальной, на ее взгляд, длины. Люся юбку одобрила и даже назвала очень качественной подделкой. Наверное, у Аглаиной мамы случился бы сердечный приступ, услышь она подобное. Мама знала толк в хороших вещах и никогда, ни при каких обстоятельствах не покупала ширпотреб, даже самые захудалые Аглаины кофточки и джинсы имели логотипы очень уважаемых в мире фирм. Но Люся, которая за всю свою жизнь ни разу не выезжала дальше областного центра, не могла этого знать, а Аглая не посчитала нужным ее переубеждать. Вместо топа она надела скромную по антоновским меркам майку с воротом под горло, поверх накинула короткую курточку, очень красивую, ультрамодную, сунула ноги в удобные босоножки. Люся об ее экипировке отозвалась снисходительно: