Пространство круга - Лина Баркли

— Но что мне, черт побери, теперь делать с Саскией? — простонала она.

— Это зависит оттого, проболтается ли Расселл. Или, может быть, в их семье и раньше происходило нечто подобное. Ситуация не из простых, потому что такие истории могут положить конец самой крепкой дружбе. Но Расселлу, — сухо добавил он, — это, конечно, и в голову не приходило.

— Ох, Дик, — произнесла Хейзл, вдруг поняв, что ее семья — самый драгоценный дар, который достался ей в жизни. — Давай завтра поедем смотреть дома.

Он внимательно посмотрел на нее и рискнул предположить:

— Бегство в пространство? Чтобы избавиться от затруднительной ситуации?

Она замотала головой.

— Нет. Куда больше — и намного. Пришло время перемен, — с силой сказала она. — Как ты и говорил. Нас ждут прекрасные годы. Пусть девочки растут на свежем воздухе, пусть у них всегда будут розовые щечки. И пусть они как можно больше времени проводят с нами…

— А как же твоя писательская карьера?

Хейзл покачала головой.

— Я могу писать в любом месте. Но не думаю, что мне захочется, Дик. Это слишком утомительно. В деньгах мы не нуждаемся, и я собираюсь отдать гонорар на благотворительные цели.

Глаза Дика вспыхнули гордостью.

— Точно?

— Столь же точно, как то, что я люблю тебя.

Жаркое послеполуденное солнце согревало серую каменную кладку просторного сельского дома, а мерное жужжание пчел навевало сон.

Жизнь в самом деле похожа на волшебный сон, подумала Хейзл, которую переполняло счастье. Порой ей хотелось ущипнуть себя, дабы убедиться, что она обрела свою мечту.

Она услышала звяканье тонкого фарфора: Дик, неся поднос с чайным сервизом, через весь дом пробирался на террасу.

Как я люблю его! — подумала Хейзл, с трудом удерживаясь от желания отобрать поднос и утащить Дика в их прекрасную спальню, которая выходила в яблоневый сад и находилась в дальнем конце дома, — подальше от глаз стремительно растущих и любопытных девчонок.

Через пару минут троица унюхает запах пирожных и, вылетев на террасу, не оставит родителям ни крошки!

Дик приблизился, и Хейзл, оставаясь незамеченной, продолжала с удовольствием рассматривать его. На нем были выцветшие синие джинсы и белая футболка, а кожу покрывал густой загар. Как ни странно, но после стольких лет супружеской жизни любовь Хейзл к мужу росла с каждым днем.

Благодаря Дику стало ясно, что размеренная жизнь вдали от городской суеты имеет свои неоспоримые преимущества. Дик сохранил активы в своих компаниях, и деньги продолжали поступать, несмотря на то, что теперь он уделял делам куда меньше времени, отдавая себя семье.

Они сохранили за собой квартиру в Найтсбридже, что давало им возможность в любое время приезжать в Лондон. И тот факт, что они редко пользовались ею, стал для Хейзл потрясающим открытием: она, как и остальные члены ее семьи, отлично чувствовала себя на лоне природы.

Им удалось приобрести элегантный сельский дом георгианских времен, рядом с которым построили конюшню для лошади Лили. Наткнулись они на этот дом случайно, и, как говорил Дик, не они выбрали дом, а дом выбрал их! Изолированность от жизни, которой опасалась Хейзл, так и не дала о себе знать. Хейзл получала удовольствие от самых простых забот, но больше всего радовалась, видя, как дочери, избавленные от давящего ритма городской жизни, расцветают прямо на глазах, проводя все свободное время с отцом.

Что же до своей карьеры гуру диетического питания, то Хейзл позволила ей скончаться естественной смертью. «Волшебная палочка „Триумфа“» возглавляла национальный список бестселлеров почти четырнадцать недель, и Хейзл, осуществив свое намерение передать деньги на благотворительность, отказалась от работы над новой книгой. Ее решение вызвало крайнее волнение издателей, но Хейзл лишь пожимала плечами. Семья — самое дорогое, что у нее есть!

Второй по-настоящему крупной новостью стало известие, что Паола вышла замуж за американского банкира, который вложил не одну тысячу долларов, добиваясь, чтобы вино с ее семейных виноградников стало самым популярным в мире. Паола с мужем собирались летом нанести визит семье Треверс.

Дик поставил поднос на металлический столик, выкрашенный в белый цвет, и, приподняв поля соломенной шляпы Хейзл, внимательно посмотрел в глаза жене.

Она притворно нахмурилась.

— Что?

— Я просто подумал, какой ты выглядишь счастливой и довольной.

— Ну, я… наверное, я знаю в чем дело. Дик?

— Ммм?

— Я тебе нравилась больше, когда была толстой или когда похудела?

— Ты никогда не была толстой! — строго поправил Дик.

— Перестань увиливать и отвечай!

Он улыбнулся.

— Я люблю тебя такой, какая ты есть.

Выражение его глаз сказало куда больше, чем слова, и Хейзл поймала себя на том, что она, зрелая женщина, мать троих детей, зарделась, снова почувствовав себя девочкой!

— Значит, любишь. И все же: ты больше любишь меня пухленькой или тощей?

— Одинаково! — улыбнулся Дик. — Я не воспринимаю тебя с точки зрения объемов, Хейзл. Меня влечет к тебе то, что всегда привлекало: твоя мягкость, твоя доброта, то, как ты заботишься о всех нас…

— А как насчет… — Она запнулась.

Он увидел смущение в ее глазах и тут же догадался, что Хейзл имеет в виду, но пожелал услышать это из ее уст.

— Насчет чего?

— Секса, — прошептала она. — Тебе больше нравятся пышные и роскошные телеса или…

— Вот уж, черт возьми, абсолютно все равно, если я с тобой, моя дорогая, — просто и искренне ответил Дик и расплылся в лукавой улыбке. — И, если хочешь, мы можем оставить чаепитие и напомнить друг другу, насколько это несущественно!

— Мысль прекрасная, Дик, но, прежде чем мы отправимся в спальню, я хочу сообщить кое-что…

В серебристо-серых глазах вспыхнула искорка настороженности.

— Да?

— Ты помнишь свою идею, что мне стоило бы чем-нибудь заняться?

— Да, — кивнул Дик.

— И помнишь, что ты сказал? Что не будешь возражать, если я найду то, чем мне действительно хотелось бы заняться?

— Помню.

— И это тебя по-прежнему устраивает?

Наступило молчание.

— Если ты этого хочешь, Хейзл, то я благословляю тебя.

По тону его голоса она поняла, чего ему стоили эти простые слова.

— Спасибо тебе, Дик, — тихо сказала она.

— И ты в самом деле?.. — спросил он, пытаясь вложить в свой вопрос весь энтузиазм, которого Хейзл заслуживала. — В самом деле что-то нашла?