Зарницы красного лета - Михаил Семёнович Бубеннов

деревянные клинья. У дороги стояли три телеги-роспуска, на которых, должно быть, и увозили расколотые пни с лесосеки.

— А-а, это на дегтярню возят! — догадался Федя. — Мужики деготь хотят гнать. Зайдем, поглядим?

Краем уха я тоже слышал от отца о дегтярном заводе, на создание которого он добывал разрешение в лесничестве. Смола и деготь всегда требуются в крестьянском хозяйстве, а покупать их сейчас на стороне не на что. Вот гуселетовцы, как объяснял отец, и решили устроить свой дегтярный завод, благо в селе нашлись старые мастера.

Я еще плохо знал гуселетовских мужиков и парней. Но Федя и Васятка, выйдя к лесосеке, остановились и заговорили удивленно:

— Гляди, это же Голубев Ефимша копает!

— Он самый, а вон и Меркурьев Степка! Вон сидит на ваге!

— А рядом-то, рядом! Сам Филька Крапивин! И он здеся!

Едва я догадался, почему удивляются мои дружки, завидя знакомых гуселетовских парней, как Васятка, быстро опустив корзину на землю, закричал:

— Бра-атки-и! — и стремглав понесся к парням, которые пытались расколоть с помощью клиньев широкий, в несколько обхватов, сосновый пень.

— Все дезертиры тут! — весело пояснил мне Федя.

Парни, работавшие поблизости, побросали работу, подозвали нас к себе. Все задымили самосадом. Ефимша Голубев, кудрявый, фартовый парень, из тех, какие очень нравятся девушкам, протянул кисет Феде:

— Закуривайте, мужики.

— Мы ишшо не курим, — застенчиво пробурчал Федя.

— Что так? Боитесь, уши надерут?

— А то нет?

Белобрысый, очень курносый Филька Крапивин, с хитрыми глазами, глядящими отчего-то вкось, кивнул на меня:

— А это чей же с вами? Вроде и не нашенский?

— Дяди Семена сын, с кордона.

— О-о, дядю Семена мы знаем! — вроде бы даже обрадовался Филька. — И верно, его порода. Как это я не спознал? — Желая, видимо, сделать мне приятное, он тут же предложил: — На, паря, курни разок, попробуй!

Стеснительность и здесь меня подвела. Считая, что мой отказ парни расценят как трусость, я без раздумья поймал конец услужливо подставленной цигарки и на совесть потянул в себя струю табачного дыма. И тут же захлебнулся и забился в тяжелом, надрывном кашле.

— Ничего, я тоже по первости кашлял, — ободрил меня Филька.

Но парни накинулись на озорника:

— Вот дурная башка! Чему мальца учишь?

— Гляди-ка, до слез…

— Он еще блевать будет, — сказал Федя, конечно, лишь из жалости ко мне. — Он брезгливый. Я курну — мне ништо…

— И ты кашлять будешь!

— Не буду. Я уже пробовал.

— Ну, тогда ты совсем мужик! Хошь, я тебе кресало подарю? — опять заговорил Филька. — Держи! У меня два. А вот тебе и трут. Ну а бумажки сами раздобудете.

Парни опять накинулись на Фильку:

— Чего ты затеял? Постыдись!

— Ну и дурная башка!

— А чо вы все на меня? Чо налетели? — искренне удивился Филька. — Им так и так пора уж курить. А где они кресало возьмут? Привязались, зашумели! Забыли, с каких пор сами-то дымить начали?

Федя спокойно взял кресало и трут, упрятал подарки в карман, довольно тяжелый от всяких необходимейших вещей, особенно в лесных походах.

— Глядите, только в селе не курите, — напутствовал нас Филька. — А то скоро сушь начнется, еще подпалите какой-нибудь сарай. Валяйте лучше к баням, к озерам.

Все это время Васятка — в стороне — ластился и ластился к своим братьям и не мог на них наглядеться, и не мог наговориться с ними шепотком — недаром, стало быть, ходила молва о дружной семье Елисеевых. Никто не мешал братьям наслаждаться неожиданной встречей.

Но перекур окончился, и Ефимша Голубев скомандовал:

— Ну, ребята, встаем!

Васятке тяжело было расставаться с братьями.

— А вы еще, братки, долго здесь?

— Да побудем пока, Васятка, побудем, — ответил, Иван первый. — Делать нам дома до сенокоса нечего, вот мы и подрядились корчевать пни для дегтярни. Поработаем, а нам дегтем заплатят.

— Только вы никому чужим не болтайте, что мы тут пни корчуем, — наказал Иван второй. — А то нас и поймать могут. Налупцуют плетями, как батю, да и ушлют воевать за Колчака.

Парни нагрузили телегу корявыми расщепинами из пней, и она двинулась на дегтярню. Мы отправились за ней следом.

У дегтярни, на просторной поляне, уже высились большие завалы сосновой и березовой, комлевой и корневой древесины, подготовленной для закладки в печь. Судя по всему, дегтярня должна была задымить в ближайшие дни.

Среди мужиков, встреченных на дегтярне, я разглядел высокого, дюжего, но еще молодого дядьку, лицо которого показалось мне очень знакомым. Да и он, кажется, узнал меня. Взъерошив у меня вихор надо лбом, он заговорил басовито:

— Чуть-чуть не захватил отца-то! Здесь он был, да ускакал домой. Как дела-то? Привыкаешь к Собачьим Ямкам?

И тут мне вспомнилось: этого могучего человека я видел в ту ночь, когда несколько гуселетовцев собралось у нас на кордоне. Он сидел во главе стола и, когда я вышел на кухню, непроизвольно прикрыл широкими ладонями какие-то бумаги перед собой. Несомненно, он был главным и среди тех, кто собирался на кордоне ночью, и здесь, в бору, где мужики готовились гнать деготь.

— Кто он такой? — спросил я Федю, когда мы, не задерживаясь у дегтярни, отправились домой. — Да вот этот, какой со мной-то говорил?

— По-уличному зовется Иван Царев, а как пишется — не знаю, — ответил Федя. — Будто Иваном Гончаренко. Так, кажись.

— Так, — подтвердил Васятка.

— Он в матросах служил, по всем морям плавал. Ухарь! А что-то его давно не видать было…

Так я второй раз увидел руководителя гуселетовского подполья, большевика, бывшего балтийского матроса Ивана Филипповича Гончаренко.

IV

В краткой истории села Гуселетова, записанной самими сельчанами, коротко рассказывается о создании летом девятнадцатого года на артельных началах небольшого дегтярного завода. Возглавлял артель Иван Гончаренко, собиравший вокруг себя силы, готовые взяться за оружие против колчаковщины.

Иван Гончаренко жил в Гуселетове на полулегальном положении. Это было вполне возможно тогда в наших местах. Ведь колчаковская власть, по существу, проникла только до волостных сел, где были восстановлены земства, организована милиция, а кое-где собраны из кулачья и «боевые дружины». В глухих деревнях она, колчаковская власть, так и не смогла пустить и укрепить свои корни. Правда, вместо повсюду разогнанных Советов в сборнях сидели старосты, но они никакой реальной властью, конечно, не обладали, да и обладать ею, в ущерб обществу, даже при всем желании не решались: знали, как это опасно. Реальной властью в деревнях, как и прежде, обладали лишь сельские сходы, зачастую единодушно выступавшие против мобилизации и других мероприятий колчаковских властей. Можно сказать, что в деревнях хотя и без открыто развевающегося красного флага, но жила и здравствовала Советская власть. В таких условиях большевики и