Присмотри за мной - Ана Мелех

Обычно к ним стучались только соседи, и тогда мама разрешала выйти из шкафа довольно быстро. Порой приходили мамины знакомые с работы и тогда сидеть приходилось немного дольше. Но никогда он не сидел в шкафу так долго, как сегодня. И никогда до этого мама не издавала таких звуков. Никогда! Это были страшные звуки, не крик, нет. Скорее хрип, жуткие стоны и тихий, едва слышный скулеж. Мальчик даже думал сперва, что тот, кто пришел к маме, принес ему собаку, щенка, которого он так хотел. Ведь разве может так скулить человек?

Тот, кто пришел, сказал маме не кричать. И она не кричала. Почему она его слушалась, мальчик не понял. Но он также знал, что сам он должен слушаться маму и ждать, пока она разрешит ему выйти.

Мальчик не знал, сколько прошло времени, но ему казалось, что он сидит в темноте целую вечность. Ему уже очень хотелось есть. И пить. И в туалет. А мама все не забирала его и тот, кто пришел, все не уходил. Еще через время затертые штаны стали мокрыми. Дурно пахнущее пятно растеклось под ним, но и тогда он не позволил себе выйти. А после мама затихла. Рычал только тот, кто пришел. И мальчик думал, что он превратился в оборотня. Он видел такое в кино. У них отменный слух и нюх, поэтому нужно сидеть еще тише, чтобы животное его не заметило. Мальчик боялся, что зверь найдет его по запаху. Что он его учует и сожрет…

После того, как хлопнула дверь, мальчик еще долгое время не решался выйти. Он не понимал, почему мама не разрешает ему покинуть шкаф, если гость уже ушел. Может, она забыла о том, что он, ее сын, сидит один в темноте и очень ждет, когда она откроет дверь и скажет, что прятаться больше не нужно.

Мама не приходила и не приходила, в квартире стояла такая тишина, которой никогда не было. Может, мама ушла с тем, кто приходил? Может, она решила убедиться, что он больше не вернется?

Есть хотелось уже так, что детский желудок просто сворачивало от боли. Неужели мама не помнит, что утром он не успел позавтракать? Он не знал, как быть, ведь если он ослушается, то мама расстроится и будет его ругать. С другой стороны, если мама ушла с тем, кто приходил, то, возможно, он успеет сбегать на кухню и вернуться в шкаф до того, как она вернется. Как же быть?

Еще через время голод и жажда все же заставили мальчика приоткрыть дверцу шкафа. В спальне, где стояло его укрытие, никого не было. Все оставалось на тех же местах, что и раньше. Разве только что запах был каким-то странным. У них в квартире порой пахло сыростью, но сейчас это было что-то другое. Так пахли гвозди, которые тетя втыкала в яблоки, чтобы потом запечь в духовке. И другие железки так пахли.

Мальчик остановился на пороге спальни и прислушался. Судя по всему, в квартире никого, но что, если?..

– Мама? – тихонько позвал он.

Он не знал от чего, но его сердечко вдруг совершило кульбит и забилось где-то в горле. Потом он поймет, что это называют предчувствием.

– Мам? – чуть громче сказал мальчик.

Мамы дома не было, не то она бы точно отозвалась.

Мальчик глубоко вздохнул и, набравшись смелости, вышел в зал.

– Мама? – едва слышно прошептал ребенок, когда увидел большое красное пятно на полу, а за ним и ее.

То, что раньше было его мамой, лежало в дальнем углу комнаты. Даже коты, потрепанные собаками, которых порой приходилось видеть мальчику на улице, были целее.

– Мам, – слезы уже катились по щекам, потому что даже его пятилетний мозг уже осознал, что случилось что-то неправильное. – Мама… Мама…

Она не отзывалась, да и не могла. Пустые глаза блестели на покрытом липкой кровью лице, уставившись в одну точку. Сделав пару шагов, мальчик попытался встать так, чтобы ее взгляд пересекся с его лицом.

– Мам?.. – последний раз попытался позвать он.

…Его сил хватило только на то, чтобы стащить с кресла потертый плед и накрыть ее. У них дома прохладно, и ее обнаженное тело точно замерзнет, если этого не сделать. Мальчик дотронулся до ее щеки и ужаснулся от того, какая она холодная. Маму нужно срочно согреть.

Он не придумал ничего лучшего, чем лечь рядом с ней поверх покрывала, которое уже успело пропитаться кровью, и со всех сил обнять замерзающую маму.

– Как ты думаешь, зачем он… кхм… Макс сделал это? – спрашиваю я, припарковавшись во дворе дома Игоря.

– Чтобы я не лез не в свое дело.

В темноте я не вижу, как он сейчас выглядит, хотя голос звучит несколько бодрее, чем когда мы отъезжали с кладбища, но от этого мне не легче. Во всем, что с ним случилось я виню себя и только себя.

Мы выходим из машины, Гордеев не принимает мою помощь и горделиво, вполне соответствуя своей фамилии, направляется в подъезд. Я молча иду следом и прислушиваюсь к своим ощущениям. Несмотря на то, что впервые я вошла в этот дом меньше, чем двое суток назад, мне кажется, что с того момента прошла как минимум вечность. События развиваются слишком быстро, делая мою жизнь невыносимо насыщенной, и моя психика пытается защитить себя, как может: растягивает время в моем сознании, давая мне хоть немного свыкнуться с происходящим.

Игорь заходит в свою квартиру и вместо света включает ночник – небольшого детского клоуна с горящими глазами.

– Обуй мои тапки, – бросает он, направляясь в ванную.

Я снимаю обувь, с трудом нахожу в полутьме тапки на несколько размеров больше, и иду следом за ним. Оказываюсь на пороге ванной комнаты ровно в тот момент, когда Гордеев высыпает из небольшой баночки горсть каких-то таблеток и отправляет их в рот, глотая без воды. Мне даже не хочется спрашивать, что именно он сейчас выпил. Даже это вдруг кажется неважным.

Осматриваю его лицо, с удивлением замечая, что кровь уже перестала пугающими поступательными толчками вытекать из раны на надбровной дуге. Да и отека, который я ожидала увидеть, почти нет.

Игорь перехватывает мой взгляд:

– Заживает, как на собаке, – хмыкает он.

Я рассеянно киваю, продолжая его рассматривать.

– Если тебя так пугает мой вид, можешь поколдовать с лейкопластырем, – предлагает Гордеев, протягивая мне одноразовую упаковку бактерицидного лейкопластыря.

Подхожу ближе к нему, Игорь присаживается на край ванной, чтобы мне было удобнее.

– Тебе нужно в больницу, – повторяю я.

– Свое лечение я могу доверить только тебе, – он усмехается, и это заставляет меня озвучить то, что пришло мне в голову после первого удара, прилетевшего в это лицо с вечной хулиганской ухмылочкой.

– Знаешь, возможно, я действительно погорячилась, когда обратилась к тебе. Я не хочу… не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

– Со мной уже что-то случилось, – кажется, его таблетки начали действовать, потому что его улыбка становится шире.