Перемена мест - Лев Гурский

Все эти размышления вокруг собственной совести могли увести меня довольно далеко. И, кстати, чуть не увели: пока я занимался самобичеванием, ноги привычно понесли меня к узкой боковой дверце «Вернисажа». В детстве я смотрел в этом театре «Алису», «Попугаев» и «Слоника». Насколько я себя помнил маленьким, главный вход в театр всегда был заперт, а зрители покорно тянулись через неудобный боковой вход. Теперь же Гоша Черник сделал невозможное – главный вход был торжественно открыт и даже украшен какими-то сомнительными гирляндами. На том месте, где во времена моего театрального детства висел репертуар, сегодня развевалось полотнище с Гошиным профилем и надписью крупными буквами «ПРЕЗЕНТАЦИЯ». Из открытых дверей доносилась музыка, кто-то уже бурно веселился. На входе, как и положено, меня ожидала парочка дежурных секьюрити в смокингах. Попробуйте нацепить смокинг на гориллу – и вы поймете, как выглядели эти парни.

– Ваше приглашение? – строго спросила одна из горилл.

Телефонный звонок, увы, из кармана не достанешь. Приглашения в письменной форме у меня, естественно, не было. Должно быть, сейчас оно дожидалось меня в моем бронированном почтовом ящике. Жаль, но в эти два дня я просто физически не мог до этого ящика добраться. Ну откуда писателю Чернику было знать, что по не зависящим от него обстоятельствам примерный мальчик Яша уже пару дней не ночует дома?

Я зашарил по карманам и через полминуты изобразил на лице растерянность.

– Ч-черт, – очень натуральным голосом произнес я. – Наверное, оставил в другом костюме…

У гориллы-в-смокинге, однако, был глаз наметанный. Умному дрессированному животному уже приходилось, видимо, иметь дело с такими фокусниками.

– Проваливай! – злобно сказала мне горилла. – И чтобы я тебя здесь больше не видел, понял?

Вторая горилла при этих словах приблизилась к первой, начисто загородив передо мною парадный вход. Вторая, кажется, была настроена куда более агрессивно и уже начала поднимать правую лапу, чтобы сопроводить слова напарника оплеухой. У них, человекообразных, правила были очень простые: своих пропускать, чужим давать в морду. Мне эти два входных героя немедленно напомнили недавних знакомцев из особнячка на улице Щусева – Коляна и Автоматчика. Интересно, как они там теперь? Надеюсь, денежки в сливном бачке их личного сортира уже обнаружили. Я мстительно улыбнулся. Обе гориллы немедленно приняли улыбку на свой счет. Точнее, они посчитали ее прямым вызовом. Наглый носатый тип в бежевом плаще показался им несерьезным соперником. Подстрекательская теория Дарвина насчет борьбы за существование ударила им в обезьяньи головы.

– Падла! – зарычала первая из обезьян, тоже вытянув свою лапу ко мне.

– Сука! – в унисон рявкнула горилла N 2, уже примериваясь для оплеухи.

Можно подумать, что эти двое охраняют не презентацию новой книги, а, по меньшей мере, склад кокосовых орехов. Драться мне ужасно не хотелось, но на этой неделе я уже исчерпал лимит невозвращенных оплеух. Я уклонился от удара, однако это был не выход.

Есть мнение, будто у человекообразных, не достигших еще нужной стадии развития, черепные кости недостаточно крепки. Недавно в благодарность за одну пустяковую услугу издатели «Популярной зоологической энциклопедии» подарили мне очередной том. Так вот, в энциклопедии этот факт анатомии объяснялся довольно просто. Природа, оказывается, не любит лишнего расточительства. В самом деле, зачем недоразвитым приматам крепкие черепные коробки, если внутри тех коробок ничего особо стоящего пока не лежит? Вот пройдет тысячелетие-другое, вылупится из гориллы какой-нибудь кроманьонец – тогда извольте, головка затвердеет.

Однако у моих новых друзей-в-смокингах в запасе уже не было пары тысячелетий. У них было всего секунд десять, чтобы договориться со мной по-хорошему и не портить себе вечер. Они, однако, решили испортить. Я ушел еще от одного удара, а затем, растопырив руки словно для объятий, бросился на них. Мое предполагаемое объятие вовсе не было знаком внезапного примирения вида гомо сапиенс с их предками-приматами. Просто, обхватив их литые загривки, я, не долго думая, испытал их черепа на прочность. Тррракс! – оба черепа с треском пришли в соприкосновение. Воистину – одна голова хорошо, а две лучше. Особенно если обе эти головы сталкиваются на хорошей скорости. Гориллы пошатнулись и стали валиться у меня из рук. Я, в свою очередь, не имел ни сил, ни желания их поддерживать в устойчивом состоянии. Дарвин все-таки погорячился, подумал я. Ни к чему было соблазнять приматов революционным лозунгом борьбы за существование. «Популярная зоологическая энциклопедия» оказалась абсолютно права. Природа действительно немного сэкономила на толщине черепной кости…

На стук появился третий носитель смокинга с уоки-токи в руках.

– Разберитесь тут, – сказал я миролюбиво. – Видите, мужчинам стало плохо от жары. Должно быть, солнечный удар…

И, оставив его недоумевать, какая может быть жара в Москве пасмурным осенним вечером, я вошел наконец в открытую дверь. По моим расчетам, гориллы должны были очухаться через час-полтора, а сообразить, что же с ними случилось – еще позже. Так что праздник Гошки Черника не будет омрачен. И если омрачен, то не по моей вине, уточнил я про себя, удивляясь собственной привычке перед собой оправдываться. Где ваш напор, Яков Семенович? Где победительная наглость супермена?

– Добрый вечер! – сказал я с победительной наглостью в голосе, но меня, естественно, никто не услышал. Презентация Гоши Черника проходила по модному нынче сценарию: сначала фуршет и светские беседы и только потом – официальная часть с торжественными речами. В такой необычной последовательности был свой резон. Хорошенько разогревшись, гости и торжественную часть уже проводили с огоньком, радостно реагируя даже на самые бесцветные выступления – тем более что таковых в результате воздействия выпитого и съеденного становилось гораздо меньше.

Когда я появился в фойе, фуршет был в самом разгаре. Именитые гости, объединившись в кружки, энергично выпивали, закусывали и смеялись. Телевизионщики бродили со своей аппаратурой, хищно высматривая ракурсы. Симфонический оркестр у самого входа изображал что-то типа «Турецкого марша». Или «Прощания славянки». Или бессмертного опуса под названием «Семь-сорок». На пюпитрах вместо нот были пристроены рюмочки, и оркестранты совмещали приятное с полезным. Я приветственно кивнул незнакомому лобастому дирижеру. Тот, не узнавая, исправно закивал мне в ответ. Я почувствовал себя веселее и двинулся в сторону публики, настраивая себя на то, чтобы показаться на глаза самому Гоше, а потом тихо сдернуть отсюда с сознаньем исполненного долга.

– Добрый вечер! – вежливо поздоровался я с первой же встреченной парой.

– Привет, дорогой, – рассеянно произнесла женщина, невысокая очень миловидная брюнетка. Собственно, мы были с ней хорошо знакомы. Я даже был влюблен в нее, когда мы учились в школе – я в десятом, она – в восьмом. Она снисходительно позволяла донести до дому ее портфель и купить ей мороженое. Этим ее благосклонность ко мне исчерпывалась.

– Рад тебя видеть, Ирочка, – сказал я почти искренне. Я любил свои детские воспоминания.