Час отплытия - Мануэл Феррейра

Так она и скажет на суде. Но дело не только в этом. В чем его обвиняют? Причинил ли он кому зло? Совершил ли преступление? Конечно, нет, скажет она. Пусть они на нее рассчитывают. Только когда состоится суд? Ведь она собирается в Лиссабон.

— Вы едете в Лиссабон, нья Венансия? — удивленно спросил ее Жасинто.

Да. Одиночество угнетает ее. Друзья и знакомые один за другим покинули ее. У нее ужасное настроение, депрессия. Она непременно вернется, когда жизнь на Сан-Висенти нормализуется.

Жасинто внимательно слушал Венансию, он понимал ее. Но может быть, она все-таки останется?

— Зеленомысец, на мой взгляд, не имеет права покидать родину. Он должен пережить тяжелые дни вместе с ней — в этом смысл его жизни. Не дезертировать, а остаться на земле своих предков. Голод и эмиграция в поисках работы нанесли большой ущерб Островам, они почти обезлюдели. А если еще и местная интеллигенция станет покидать архипелаг, то для Зеленого Мыса это равносильно катастрофе.

Так убеждал Венансию поэт Жасинто. Сам он подавил в себе желание уехать, он знал, что это путешествие не положит конец его тоске. Правильно ли он делает, что отговаривает Венансию? Может быть, в нем говорит эгоизм, он боится, что лишится ее общества?

Венансия, напротив, считала, что зеленомысец имеет полное право уехать с Островов. Каждому должна быть предоставлена свобода выбора. Правда, только на родной земле она ощущала подлинную красоту жизни, находила подлинную сердечность в отношении с друзьями. Тем не менее была убеждена, что каждый решает этот вопрос, как находит нужным. Впрочем, она уже приняла решение. Надо уехать, хотя бы на время. А может быть, и само ее решение тоже вопрос времени. Уехать с родины — это все равно что расстаться со своим телом. Однако другого пути обрести душевное равновесие Венансия не видела.

Говорила она по-португальски. А Жасинто Морено упорно прибегал к криольо. Венансии это было даже приятно. Она, как и все зеленомысцы, пользовалась и тем, и другим языком. Смотря по обстоятельствам. Но если она беседовала с образованными людьми, с теми, кто пользовался у народа уважением за свою ученость, она предпочитала португальский язык, даже находясь у себя в доме. Когда разговор затягивался, Венансия уже с трудом подбирала слова. Однако этого никто не замечал. Служанки думали, что ей это нравится и говорит она по-португальски из тщеславия, подобно Жуке и ему подобным. Но однажды они убедились в обратном. Когда кончился торжественный прием у нее в доме, во время которого Венансия говорила только на португальском, и гости разошлись, она откровенно призналась служанкам: «Ох, и как же утомителен этот португальский!»

Поэт Жасинто в разговоре с ней упрямо пользовался криольо. И он звучал у него так красиво! Он словно смаковал каждое слово, произносил его слегка нараспев, растягивая слоги, мягким голосом, ласково и доверительно, порывисто и пылко.

— Такова жизнь, нья Венансия. Каждый день приносит с собой что-то новое. Кто-то умирает, вместо него появляется на свет другой человек. Вот совершено такое страшное преступление, что трудно даже вообразить, и тут же вдруг кто-то оказывается способен на подлинно гуманный поступок, который свидетельствует о человеческой солидарности, не так ли, нья Венансия?

— Да, это правда, друг мой, — подтвердила она.

— То же происходит и у нас на Островах, нья Венансия. Теперь на Зеленом Мысе страшно тоскливо, засуха и голод измучили нас всех. Много людей умерло, одни эмигрировали, других увезли на плантации Сан-Томе, третьи сидят в тюрьмах. А вот, скажем, завтра жизнь переменится к лучшему.

Венансия по-прежнему слушала его с недоверием. Правда, ей нравилось, как он говорит.

— Беды непременно пройдут, нья Венансия. Не будут они длиться вечно. Один день не похож на другой, не правда ли, нья Венансия? Все так быстро меняется. И мы со временем становимся мудрее. Как знать, может быть, в будущем мы сумеем покончить с несправедливостью.

Венансия признавала, что поэт Жасинто Морено прав во многом. Он по-прежнему говорил на своем медлительном криольо, растягивая слова, явно наслаждаясь самим их звучанием. Да, но ей просто необходимо, думала она, хоть на время сбежать из этого ада на Сан-Висенти, ее не оставляла депрессия.

Жасинто Морено поднялся с задумчивым и серьезным видом.

— Послушайте, нья Венансия. Что бы там ни было, но я все же рассчитываю на вас, ваше имя будет стоять в списке свидетелей защиты. Я зайду к вам еще, и мы подробно все обсудим. Ну а если хотите ехать, то езжайте. Прошу вас, не покидайте родину только под влиянием минутного разочарования, поразмыслите еще раз. Ваша жизнь всегда была примером доброты и высокой сознательности, душевной щедрости и гостеприимства, свойственных креолам. Подумайте хорошенько, прошу вас. Мы добьемся оправдания доктора Франсы Жила, потому что народ с нами. Впереди нас ждет еще немало других радостных событий. Завтрашний день всегда несет с собой надежду. После стольких страданий мы вновь обретем ее, не правда ли?

Сама того не желая, Венансия вдруг заговорила по-креольски. Возможно, чтоб сделать приятное Жасинто Морено, она сказала:

— Конечно, мне надо еще подумать.

И то, что она произнесла эти слова на своем родном языке, вызвало у нее такое ощущение, будто гостеприимство и приветливость, свойственные креолам, стали настолько неотъемлемой чертой ее характера, что она не могла больше оставаться равнодушной ко всему, большому или малому, в жизни Зеленого Мыса, ко всему, что ее окружало, что собиралась она покинуть. И лицо ее вдруг преобразилось, будто кто-то чудом вдохнул в нее новую жизнь.

Жасинто Морено угадал, что с ней происходит, и лукаво улыбнулся на прощанье. Как знать, возможно, нье Венансии и удастся преодолеть угнетавшую ее депрессию.

53

Проводив до двери поэта Жасинто Морено, Венансия вернулась в гостиную и долго сидела в задумчивости, медленно покачиваясь в кресле-качалке.

В гавани загудел пароход. Свежий ласковый ветерок легко шуршал по черепичной кровле. Сквозь жалюзи окна Венансии были видны далекие огни Королевского форта на вершине холма. Биа вполголоса напевала старинную морну.

Она все покачивалась в кресле, и услужливая память рисовала перед ней картины детства. Вот ей девять лет, не больше. Канун Нового года, вечереет. Детвора стайками бегает по улицам городка, стучится в двери, ребятишки просят угощения и поют здравицу в честь Нового года.

— Доброго вам праздника! Счастливого года! Вот наступит Новый год, пусть он будет лучше старого! Доброго вам праздника!

Вот дети пробежали мимо ее дома, и Венансия не выдержала. Выскочив из дома, она весь вечер пропадала где-то с ними. Мать задала ей потом хорошую