Только хорошие умирают молодыми - Алексей Гридин

Он оставил Дениса стоять у докатастрофной автобусной остановки, а сам двинулся вдоль улицы. Стоило признать, что прогулка не удалась. Быстро шагая по свежевыпавшему снегу, Музыкант на ходу представлял, как они вдвоем с Флейтистом делят город, создавая где-нибудь крысиное гетто. Нет, как-то сложно такое себе представить. Говорящий крыс, конечно, интересный собеседник, но он враг. Долги друг другу выплачены, их отношения можно начинать с чистого листа. И Музыканту больше всего хочется сразу, раз и навсегда, поставить на этом листе большую черную точку, означающую быструю и однозначную смерть твари с флейтой. Переговоры, ха! Это Денис здорово придумал. Смешно.

Рассказать об этом Доценту, что ли? Мысль была настолько удивительной, что Олег даже остановился. Ну уж нет. Сдавать своего собеседника он не станет. Не наш это метод. Мы-то с тобой, дружище, сказал Музыкант сам себе, не политики. Мы просто хотим спокойно жить, музыку слушать, женщину свою любить, изредка ходить на охоту, и ничего больше нам не надо. Сами играйте в свои игры, а меня не трогайте. Я вам не помощник.

Что-то все больше у меня секретов накапливается… Олег опять пошел в сторону дома, ускорив шаг. Это как-то нехорошо. Но, с другой стороны, я ведь этих тайн не хотел. Они почему-то сами за мной гоняются, — да я бы с удовольствием от них отказался. Меньше знаешь — крепче спишь.

Уже потом он сообразил, что Денис что-то кричал ему вослед. Но понял, что Музыкант его не слышит, и замолчал.

По странному совпадению, вечером в гости зашел Кравченко. Принес бутылку неплохого коньяка и банку редкого в посткатастрофном Городе лакомства — консервированных персиков. Со сладким, естественно, вообще было не очень хорошо, как и с алкоголем. Но если алкогольные запасы быстро были поставлены под контроль сначала отдельными бандами, а затем Штабом, то с сахаром и конфетами так поступить не сообразили. Привычные винные и водочные этикетки четырехлетней давности все больше вытеснялись напитками, состряпанными выжившими в Катастрофе умельцами из разряда тех, которые в самую чудовищную разруху в состоянии из подручного хлама собрать телевизор. О конфетах же пришлось надолго забыть и обходиться сомнительными суррогатами. Неудивительно, что при виде персиков у Иришки глаза вспыхнули точно у голодной волчицы.

— Слушай, Данил Сергеевич, — поинтересовался Олег, — а с ними ничего не случилось? Ну, с персиками? Четыре года прошло как-никак.

— Да что с ними случится? Это же консервы. Видишь, банка нормальная, не вздутая? И вообще, Олег, ты же водку докатастрофную пьешь? Правильно, пьешь. И ничего, не умер пока что. Смотри зато, какой у твоей женщины взгляд. Сразу ясно, что последние несколько лет персики видела только на картинках. И вот еще что у меня есть.

Жестом фокусника, демонстрирующего взыскательной публике коронный номер, Кравченко извлек из внутреннего кармана плитку шоколада.

— Погоди-погоди, — рассмеялся он, видя, что Иришка уже готова разорвать его в клочья, чтобы убедиться, что гость ничего больше не прячет. — Во-первых, больше правда ничего нет. Во-вторых, не торопись, никуда это добро не убежит. Музыкант, тащи тару. Ты же коньячок будешь? Эх, сейчас бы лимончик…

— Французы говорили, — откликнулся Олег уже с кухни, звеня бокалами, — что закусывать коньяк лимонами — это варварство. Можно только шоколадом.

— По мне, — парировал Данил Сергеевич, — есть лягушек — куда большее варварство. Но придется нам нынче послушать французов и поступить так, как они нам заповедали.

Музыкант притащил низенькие, пузатые, искрящиеся в свете включенной люстры от самодовольства коньячные бокалы, ловко вспорол консервным ножом банку персиков. Кравченко зашуршал фольгой, разворачивая шоколадку.

— Ну, старенькая, конечно, — пояснил он. — Подсохшая, да еще с налетом. Однако налет можно сдуть, и я ни разу не слышал о том, что от просроченного шоколада кто-то умирал. Хотя баек много было. Ну а насчет того, что жесткая, — так вы молодые, ваши зубы и не такое должны разгрызать. Ну, поехали.

— За что пьем? — поинтересовалась Иришка, лаская ладонью бокал, в котором переливался янтарем коньяк.

— Как за что? — удивился Кравченко. — За Олегово возвращение и Олегово выздоровление. Чем не повод для праздника?

— А у нас прямо праздник? — улыбнулась девушка. — Что ж ты сразу не сказал? Я бы переоделась…

Она оглядела свой домашний халатик.

— Да ты и так красивая, — успокоил ее Кравченко. — Что, Олег, приходят к тебе гости? Ну, кроме меня?

— Не-а, — беспечно отозвался Музыкант. — Они меня не любят. Мне кажется, многие предпочли бы, чтобы я сдох и обратно не вернулся.

Повисла тяжелая пауза.

— Олег, ну что ты такое говоришь! — рассерженно сказала наконец Иришка. — Даже если так, то мы-то тебя любим. И ждали. До последнего.

— Ну ладно, ладно, — примирительно улыбнулся Данил Сергеевич. — Это я, дурак, зря спросил. Знал ведь, что этот товарищ, — он качнул бокал в сторону Олега, — мизантроп, но не учел, насколько он мизантроп. Ну все уже, давайте выпьем, а то налито и тост сказан, а все не выпито. Ну, чокнемся.

Звякнули бокалы.

— Ну вот, — вздохнул гость. — Уже лучше. Но только извините, ребята, у меня все равно есть другие темы для неприятных разговоров. Шоколадка, персики, коньячок опять же — это все чтобы пилюлю подсластить.

— А теперь ты о чем? — грубовато спросил Музыкант, помогая Иришке выловить из полупрозрачного вязкого персикового сока упругий круглобокий ломтик.

— То, что ты вернулся, — это хорошо. Я бы даже сказал — прекрасно. Но есть пара интересных таких нюансиков. Во-первых, насколько я помню, Штаб рассчитывал не только поискать непонятных пленных, которые пишут записки с просьбой о помощи, но еще и посмотреть на танки. Выяснить, нельзя ли их завести и использовать. Потому что, Олег, Штаб всерьез намерен выиграть войну, и в этом он совершенно прав, вот только не все так просто. Но о том, почему не все просто, — потом. Потому что я сказал: есть два нюансика.

— И какой же второй? — Олег допил остатки коньяка и потянулся к бутылке: — Ты не против, если я еще налью.

— Конечно, я же принес его, чтобы выпить, а не чтобы любоваться. Так вот, нюансик номер два заключается в том, что Штаб тебе не очень-то поверил. В каком смысле? В том смысле, что твоя история о том, что можно отсидеться в первом попавшемся подвале, и именно рядом с ним обнаружится еда, да и медикаменты найдутся… Врачи ведь не дураки — они же знают, что случилось бы с твоими руками-ногами, не будь у тебя лекарств и, может быть, даже квалифицированной медицинской помощи.

— Данил Сергеевич, — начал было Музыкант, но бывший мент махнул на него рукой, перебивая:

— Только не надо старому дядьке Кравченко вешать лапшу на уши. Кравченко раскалывал ворье и жуликов еще тогда, когда тебя даже в проекте не было. Он чует, когда ему врут, понимаешь? Я не хочу сказать, что ты хранишь за пазухой какую-то смертельно опасную для нас тайну. Думай я так — я бы давно уже тебя застрелил. В целях, извините уж меня, ребята, превентивной самообороны. Но вместо этого я с тобой разговариваю. Обрати внимание, я даже не интересуюсь, что там у тебя за тайны. Просто сообщаю, что в существовании секретов не сомневаюсь, а Вась-Палыч, Доцент и прочие не шибко глупее меня. Они тоже подозревают, что, кроме тузов в рукаве, у некоего Музыканта полно еще и скелетов в шкафу. Подозревать им по должности полагается — просто им предъявить нечего.