Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

Из Мюнхена я отправилась в Берлин, где меня ожидал Джером Хилл, американский друг, тогда и после незаменимый компаньон в прогулках по улицам и во всяких забавных выходках. Мы исследовали столицу, где гитлеровский режим становился все более агрессивным. Как настоящее представление после генеральной репетиции Муссолини, повсюду на прилегающих к Унтер-ден-Линден улицах возникали демонстрации, которые медленно шли к этой магистрали. Ночные кабаре всех видов, от «Содома и Гоморры» до «Голубого ангела», были открыты до рассвета. С нами ходил один английский друг, любитель красивых женщин, он часто ошибался – настолько соблазнительными оказывались «девочки» в некоторых кабаре. Мне было любопытно посетить знаменитый «Хаус Фатерланд»[103], где на каждом этаже находился ресторан, украшенный по обычаю того или иного района Германии. Поднимаясь по внушительной зеркальной лестнице, я заметила в довольно невзрачной толпе кого-то, кто мне напомнил о Париже.

– Смотри, – сказала я Джерому, – наконец элегантная женщина!

– Боже! – воскликнул он. – Да разве вы себя не узнаете?

Париж, Лондон, Нью-Йорк… Мои путешествия становились все более частыми. Состоялась коронация Георга VI. Я устроила большой праздник в честь своих американских сотрудников и покупателей, а затем отправилась в сентиментальное морское путешествие на яванском судне, которое доставило меня в Лиссабон. В октябре Муссолини провозгласил себя королем, императором Абиссинии; и напряжение между Англией и Италией достигло крайней точки. Господин Антони Иден[104], взяв на себя огромную ответственность, объявил о своих знаменитых санкциях, по моему мнению, бесполезных, безрассудных и даже просто пагубных. Итальянский народ, обработанный мощной пропагандой, совершенно не понял этого поступка, в результате молодые итальянцы все в большем количестве пополняли ряды чернорубашечников. Соглашение между Англией и Италией, подписанное графом Чиано[105], пришло слишком поздно и не принесло ничего хорошего. С другой стороны, Мюнхенское соглашение[106], вызвав нереальную надежду, извратило конечный результат. Если бы зажечь все праздные полемики, которые велись во всем мире, они светили бы подобно солнцу. Что касается меня, в тот период я никогда не встречала враждебности ни со стороны своих друзей, ни газет; никто даже не намекал на мое итальянское происхождение. Но не думать об этом я не могла и потому испытывала боль – так при изменении погоды ноет ампутированная конечность.

Тем временем жизнь моя шла своим чередом. В последние годы для Гого наступили великолепные, волшебные времена, спокойные, беззаботные, которые Лондон переживал перед войной. Моя дочка вела идеальную жизнь: театр, танцы, большие балы.

Летние платья Скиапарелли, 1937

Свои уик-энды она проводила за городом, несколько раз ей предлагали выйти замуж, кокетничала, надеюсь. Гого всегда жаловалась, будто я хочу, чтобы она одевалась как ребенок, но на этот раз ей было дано разрешение одеваться в соответствии с собственными вкусами. Ее любимым платьем было темно-синее, облегающее, украшенное на груди большим сердцем, вышитым блестками розового цвета «шокинг». Она стала очень красивой и чувствовала себя не просто взрослой, а неотразимой женщиной-вамп.

Тем не менее чувство незащищенности накануне войны вынудило меня закрыть лондонский Дом моды. Это был очень печальный момент, я считала лондонские годы одними из самых счастливых в своей жизни.

В Париже, в нашем Доме мод, безумие моды продолжалось. Мы выпустили шляпу-куклу, такую маленькую, что даже смешно. Но ее быстро приняли в Америке как самую крупную революцию в моде со времен Второй империи, когда императрица Евгения носила шляпы с перьями. Ногти, украшенные бриллиантами, также произвели фурор. Витрину на Вандомской площади мы украсили в стиле «витрины мира» – трогательное усилие, чтобы поддержать проигранное дело: большой стеклянный глобус с белыми порхающими голубями, а один голубь сидел наверху, держа в клюве оливковую ветвь. Однако благие надежды и вызывающие смешки становились все более печальными. Из Италии я получила предупреждение, что работающая у меня женщина, которую я ни в чем не подозревала, на самом деле шпионка и получает за эту работу очень небольшое вознаграждение – стоимость платья, которое она могла бы получить и у меня. Власти ее предупредили, а я вызвала ее в свой кабинет и предложила в трехдневный срок покинуть Францию. Она все отрицала и, рыдая, ушла. Именно она была виновна во многих прежних неприятностях, и моих, и тех, кто ко мне приходил.

Бутик Эльзы Скиапарелли

Парижские женщины, как бы предчувствуя, что это их последний шанс, выглядели особенно шикарно. В глазах элегантного света, который еще не получил названия «общество кафе»[107], бесспорной царицей моды и модных журналов была Дейзи Феллоуз[108]. Она сама преобразовала себя в очень красивую женщину и, помимо этого, обладала бесспорным пониманием элегантности. Но время от времени она, однако, появлялась ужасно одетой, только чтобы досадить людям и доказать, что не зависит от принятых вкусов. Дейзи олицетворяла собой смесь Англии и Америки с французским налетом, вносила «ля» в песню моды. Миллисент Роджерс, дочь нефтяного короля Бенджамина Роджерса, выделялась среди самых красивых женщин и без видимого усилия, совершенно естественно носила самые невероятные украшения с хлопковыми блузками и спортивными юбками. Она обладала необыкновенными манерами, иной раз эксцентричными, иногда сама рисовала эскизы своих украшений, отличавшихся редкой красотой и странной формой. Я надеюсь, что когда-нибудь мы увидим их воспроизведенными. Необычайно богатая, она могла бы при своем огромном таланте и беспредельном благородстве стать известной художницей. Во время войны Миллисент создала анонимно систему помощи: использованные хирургические инструменты собирали в госпиталях и клиниках, приводили в порядок и отправляли на разные фронты. Позднее она приняла решение удалиться от общественной жизни и большую часть времени проводила среди индейцев. Когда она умерла от застарелой болезни сердца, все индейцы пуэбло города Таоса (штат Нью-Мексико) попросили допустить их в церковь – такого раньше никогда не случалось. Миллисент их понимала и помогала им, и они захотели передать ей высшее выражение благодарности. Они стояли перед белой священной горой, окаймленной цветами, у подножия которой возвышалась огромная, блестящая новогодняя елка. Закутанные в полосатые разноцветные плащи, прямые, молчаливые индейцы пристально смотрели на ель и на восходящее солнце. Я тоже хотела бы там присутствовать, чтобы проститься с ней, я любила ее и бесконечно ею восхищалась.