Мой босс - киборг - Анна Владимирова

Он долго на меня смотрел в своей сканирующей манере, подумалось, что черта с два удастся его когда-либо обмануть, если понадобится.

— Во сколько? — потребовал сухо.

— В полдень.

— Хорошо, — и он поднялся с дивана и направился в кухню.

— Хорошо? — настороженно приподнялась я.

— Съездим на похороны, потом ты — вся моя.

— Может, меня спросишь? — усмехнулась я.

— Все утро спрашиваю — на сегодня хватит. Иди пить кофе.

— Я чаю хочу, — подначивала, еле сдерживая улыбку.

— Я тебя не спрашиваю сегодня больше, — напомнил он. — Села за стол и пьешь кофе…

Я уже улыбалась неприкрыто. Подошла к нему сзади не без опаски и обхватила руками, утыкаясь лбом между лопаток:

— Спасибо…

Кайл замер, будто стараясь не спугнуть, медленно поставил чашку. потянулся куда-то, словно не придавая значения. Он боялся меня не меньше…

* * *

Погода стояла солнечная, но уже чувствовалось дыхание осени.

Крематорий, в котором должна была пройти церемония, находился в живописном месте посреди парка, но чуждый запах, смешанный с густым ароматом хвои и прелого мха, все равно будоражил нервы. Когда-то здесь было кладбище, но уже давно места для погребений не выделялись — суши осталось и так мало, теперь усопших кремировали. Пепел не занимает места…

Кайл остался снаружи крематория, но, кажется, мой испуганный взгляд снова сказал ему слишком много. Например, что я уже жалела о своем порыве. Когда священник закончил с молитвами и гроб с Робертом медленно двинулся в печь, сбоку послышался сдавленный всхлип — его мать не выдержала:

— Это все ты… — сухо констатировала она.

Я набрала воздух в легкие, чтобы он хоть немного расправил внутренний стержень, который изрядно поистрепался благодаря ее сыну. Фелисс Эшлин изменилась не меньше Роберта, и ее было жаль. Некогда успешный врач и рассудительная женщина, она будто сгнила изнутри, а теперь треснула и снаружи.

— …Я так его ждала, — скрипела старуха с надрывом, глядя на полыхавший гроб через прозрачную панель. — Он вернулся, полный намерений все исправить. вернуть тебя…

Тут вдруг на талию легли ладони и прижали меня к более надежному стержню:

— Ты как, поставила точку? — поинтересовался Кайл достаточно четко, чтобы Фелисс его слышала.

— Авы кто такой? — резко обернулась она. Губы женщины дрожали, будто она вот-вот либо кинется, либо разрыдается. Только ее держать было некому…

— Я — Кайл Грейв. вчера не позволил этому выродку, — он кивнул на печь. — перерезать ей горло.

Фелисс вытаращилась на мужчину, приоткрыв рот:

— Да как вы смеете.

Но Кайл уже увлек меня к выходу, не дожидаясь окончания пламенной речи.

— Я буду бороться за внука! — выкрикнула Фелисс, когда мы перешагивали порог.

Хороший знак для старухи — она определяла для себя новый смысл жизни. И так себе — для меня. Но думать об этом я была не в состоянии.

— Прости, — съежилась, с наслаждением хватая ртом воздух снаружи.

— Пошли жить. Рори, — сжал он мою ладонь, уводя все дальше.

Я заметила, что Кайлу здесь гораздо неуютней, чем мне. Его ладонь даже немного взмокла… или это моя? Приглядевшись к вискам, я не обнаружила привычной испарины, которой сопровождались приступы.

— Прости, что притащила тебя сюда…

Хотелось быстрее сменить декорации.

— Я сам напросился, — поправил он. — Куда хочешь?

Я слабо улыбнулась, глядя на его профиль — он не собирался же меня сегодня больше спрашивать:

— Хочу в центр. Гулять по городу, шляться по магазинам, поесть в кафешке какой-нибудь.

Кайл покачал головой, но в уголках губ дрожала улыбка:

— Во все тяжкие.

— Никогда не пускался?

— Нет.

— Хорошо… У меня еще осталась часть заработка после одной горячей ночки. пошли кутить!

Он покосился на меня, опасно усмехаясь:

— Даже не знаю, что бы мы без твоего заработка теперь делали…

— Ну, я знаю, где студия — голодать точно не будем…

— Рори, я вряд ли останусь без дохода, — сдержанно ухмылялся он, — поэтому проще было бы подписать со мной контракт.

— Мы бы не ушли так далеко, если бы я его подписала. Или тебе не нравится?

— Мне нравится, что ты его не подписала. Поэтому еще раз услышу про студию — будешь бедная.

— Зачем же ты меня тогда туда потащил?

Сегодня был день «точек».

Он, долго молча, уводил меня по унылой аллее все дальше от крематория, и я уже думала, что не ответит.

— Я ненавидел тебя за то, что бросила…

Пришло время для нового витка страха на этих безумных американских горках с ним. Даже в теплой кофте меня зазнобило.

— …Только ты держала меня в лаборатории. Твой голос, запах, ритм шагов… — Сейчас я прислушивалась к его шагам и понимала, что почти не слышу их. Мои кроссовки шаркали по гравийной дороге, а Кайл ступал бесшумно. Но теперь и его шаги стали чем-то важным для меня. Особенно те, что он делал навстречу. — Я чувствовал тебя за несколько метров. Просыпался от того, что ты становилась ближе… Мне хотелось очнуться от бесконечных кошмаров, в которых прошли несколько месяцев. Мечты о смерти перестали быть спасением…

Было жутко окунаться в воспоминания того времени. То, что для меня было обычными рабочими буднями, для Кайла — новым смыслом жизни.

— Я готов был перегрызть себе вены за ту слабость, что оттолкнула тебя, стерпеть большую боль, лишь бы ты вернулась…

Я остановилась, прикрывая глаза.

Им двигала ненависть ко мне. Сделать мне больно, унизить за то, что перестала быть его алтарем, на который он возлагал остатки человеческого в том ужасе, что пришлось пережить. И снова я смотрела в его глаза и не знала, чего ждать…

— …Мысли о тебе проедали мозги, я видел тебя во сне, потом и наяву, даже звал…

— Кайл встал напротив, испытывая взглядом. — Мне уже не хотелось, чтобы ты пришла. Я хотел проснуться однажды и не вспомнить о тебе…

Честно и без адаптации — в этом был весь Кайл. Не боялся ни слышать правду, ни говорить ее.

— …Мне жаль, что я так поступил, — добавил, наконец. Но сначала будто позволил отзвучать сказанному на полную мощь, всколыхнуть в душе эмоции и страхи, дослушать их до конца. — Но, если вздумаешь сейчас дать заднюю — я не отпущу.

— Хотел же забыть.

Я казалась себе сумасшедшей, но мне больше не было страшно. Наоборот — этот мужчина столько сделал для меня всего за несколько дней, что думать о нем с опаской больше не выходило.