Учись слушать. Серфинг на радиоволне - Марина Москвина

«Подзаряжаться приходят», – подумала я.

– Вы извините, – сказал мне Юрий Владимирович, кивнув на безостановочный людской поток.

А я и рада. Ну что мне у него спрашивать? Ведь самые лучшие случаи он описал в своей книжке «Почти серьезно». Я у знакомых взяла ее почитать и целый год не отдавала. Да просто посидеть с ним, пусть даже в холодной комнате, поглядеть на него, послушать. Такой родной человек.

Когда ушел дядька с зубами, в дверь робко постучал фронтовой товарищ Витя.

Никулин – ласково:

– Вить, ты садись, – а сам по телефону кому-то объясняет, слегка раздраженно, как добраться до цирка грузовику с кирпичами: – До Трубной площади! Труб-на-я! Вы знаете, есть такая площадь – Трубная?

Водитель не знал. И пока записывал адрес, Юрий Владимирович, прикрыв трубку, совсем другим тоном – Вите:

– Вить, ну ты как?

Витя, волнуясь:

– Живой… Здо…

Никулин:

– Нет, ты живой, оказывается?

Тот ему стал подробно рассказывать про свой телевизор. Как он плохо работает, хотя и новый… По всем программам помехи. На первой и второй продольные, а на остальных – поперечные. Не может даже комедию посмотреть с участием фронтового товарища. Ушел в отставку, а времени все равно ни на что не хватает!

Юрий Владимирович слушает его терпеливо и смотрит задумчиво на большой лист картона, где расписан его рабочий день – ровно двадцать пунктов. Каждое утро он намечал себе двадцать дел.

– Если к концу дня половину зачеркну, – бросил мне, – очень хорошо.

Архитекторы склоняются над его столом, проектировщики расстилают перед ним чертежи, приходят прорабы из Главмоспромстроя, заглядывают строители из финской фирмы «Полар»… Незнакомый цирковой артист уговаривает Юрия Владимировича принять его аттракцион. Никулин объясняет, что это никак не вписывается в программу. И сам же огорчается – не любит отказывать артистам. Поэтому провожает его ободряющим анекдотом:

– Телефонный звонок директору цирка. «Скажите, пожалуйста, вам не нужна говорящая лошадь?» Директор бросает трубку. Снова звонок. «Скажите все-таки, вам не нужна говорящая лошадь?» – «Перестаньте хулиганить!» Снова звонок: «Слушай, кретин! Ты думаешь, мне легко набирать копытом номер?»

– Знаете, сколько желающих выступить в нашем цирке? – грустно говорит он мне. – Семь тысяч! А в каждой программе занято всего семьдесят-восемьдесят артистов. Что делать? Заставлять людей в очереди по нескольку лет стоять? Тоже ведь жестоко. А менять программы – очень дорого. Иной раз нечем артистам платить, зверей кормить. Я уж не говорю про гастроли, оплату гостиниц и дороги. Каких денег это все стоит – ой-ой-ой! Но в убыток себе – не будем повышать цены на спектакли, чтобы и малообеспеченные семьи иногда могли своих детей порадовать…

Погрузки, разгрузки, уборки, продукты для животных – все к нему.

– И репетиции, и строительство, – подхватывает Юрий Владимирович. – И заботы о том, увезут ли вовремя говно из конюшни, или нас опять оштрафуют. Тем не менее наши звери получают все, что положено по международным нормам. А мясо у нас почем нынче, вы в курсе? Вот и нам оно не дешевле достается.

…Однажды служитель из московского циркового поезда в провинциальном городке придумал продавать мясо, предназначенное для тигров, местному населению. У вагона выстроилась очередь. Подходит мужик в кепке и в телогрейке: «Мне два кило», – протягивает деньги, берет мясо. Парень смотрит, а это Никулин: «Мальчик, не обижай тигров!»

Явился пожарный, угрожая санкциями.

Никулин:

– С кем не могу договориться – это с пожарными. Мы с Игорем Кио выступали в Америке, ездили по разным городам. У него был номер – сжигание женщины. На репетиции вечно толпятся пожарные и полицейские. И все спрашивали: «Как это у него получается?» Я говорю: «А что, разве у вас в Америке сложно каждый вечер новую бабу найти?» Тогда пожарные стали выяснять, что за пламя, какой высоты, другие технические подробности. Я говорю: «Что вы так волнуетесь? Мы в Америке два месяца выступаем, и всего два зала сгорело…» Они взяли и запретили представление. Кио на меня страшно разозлился: «Вот до чего ваш юмор доводит!» Но было уже поздно. Там пожарные железные – если уж сказали «нет», ничто их не переубедит.

Какая-то девушка потребовала автограф на цирковую афишу:

– Юрий Владимирович, подпишите: Петру Федоровичу Синельникову.

Никулин, подписывая:

– А кто это – Петр Федорович?

Та:

– Не знаю. Меня тоже попросили.

Пришел человек, ведя за руку шимпанзе, для серьезного разговора с директором. «Ну все, – подумала я. – Человек с шимпанзе, а я со своим дедом Степаном. Разве тут встрянешь? Да и время мое истекло». Но вдруг речь зашла о собаках.

– У меня, – сказал Юрий Владимирович, – одна маленькая: фокстерьер жесткошерстный Кутя, ее сын подобрал, когда учился на первом курсе. А второй – ризеншнауцер Данила. Зверь! Когда я играл жуликов и совершал очередное преступление, она сурово сдирала с меня штаны. Потом собака перестала работать в цирке, теперь слово «цирк» при ней нельзя произносить.

– А я помню спаниеля вашей тети Ольги Ивановны, – сказала я наконец.

– А? – изумленно отозвался Никулин. Он уж не надеялся, что я заговорю.

– Я у Ольги Ивановны в Кратове была в детском саду.

– Да вы что?! Вы?! А она там живет. Я ей терраску пристроил. Только сейчас она в Москве. У нее инфаркт был, но теперь получше.

– Вы и моего деда, наверное, помните…

И даю фотографию.

– Степан Степаныч! Это твой дед? А Матильда Ивановна – бабушка? Ой, сегодня же передам привет Ольге Ивановне от внучки Матильды Ивановны! А ты где живешь? В Москве? Вы же в Риге…

– Это мой дядя Степа в Риге, мамин брат.

– Я от него как раз новогоднее поздравление получил и ответил. Я в Риге у них останавливался. Надо же, Степан Степаныч! Ты его хоть помнишь? Это ж мировой был мужик. А выпить любил! Ты замужем? Дети есть? Дай я твой телефон запишу! Нет телефона? Ну тогда позвони сама. Как отстроимся – приходи. Кто у тебя – сын или дочка? Семь лет? Наш человек!

Когда мы прослушивали пленку, Сережа спросил удивленно: «А что, разве Никулин не знал, что я есть, тут, дома, на свете?»

И, раз такое дело, Юрий Владимирович повел меня показывать цирк. Привычно запахло конюшней, опилками, я почувствовала себя в отчем доме. Правда, лошадей здесь уже не было. Двери нараспашку. Сквозняки.

На полу – скрученный занавес, как хобот слона.