Приключения Барона Мюнхгаузена - Готфрид Август Бюргер

Но наконец они устали от этого. Сколько бы французских тирад я не произносил, все было напрасно. И когда я в 24-й раз отбарабанил о своем воздушном путешествии, у меня уже не было свиты, а когда я пожелал его начать, то у меня не было уже ни одного зрителя. Да, кое-кто уже помышлял о том, как бы отнять у меня большие деньги, а затем избавиться и от меня.

Однажды у господина Горгони я встретил математика, который всегда витал в атмосфере расчетов. Он был таким ученым, что смог, не сходя с места, моментально сообщить мне о точнейших расстояниях до всех планет и звезд. Я с ним познакомился. А так как я давно вынашивал проект путешествия на Юпитер, то и узнал все, что мне следовало знать.

Я приказал построить для себя маленький кораблик из китового уса, взнуздал своего страуса, запряг его, все проверил, и мне пришла в голову совершенно необычная мысль проехать на кораблике по воздуху. Паруса на моем кораблике были из кожи угря. Я заказал кузнечные мехи, при помощи которых я мог бы дуть в воздухе в ту сторону, куда бы захотел, — и чтобы можно было заменять ими страуса, если он устанет. Я попробовал, и попытка удалась. Мой лакей, которого я здесь себе взял, должен был раздувать мехи, и в зависимости от того, куда я поворачивал руль, корабль двигался в соответствующем направлении. Я был весьма рад такому открытию, над которым люди еще долго будут ломать головы.

Я сделал это открытие совершенно случайно. Однажды мы были в Средиземном море, и продолжительное время был штиль. Корабль никак не сдвигался с места. Я взял мехи корабельного кузнеца, закрепил их в углу, подул в паруса, и мы значительно быстрее, чем при помощи ветра, сдвинулись с этого места.

Обнародованием этого полезного открытия Мюнхгаузен мог бы создать себе бессмертную славу, заработать большие деньги, — однако он слишком бескорыстен и жертвует всем на благо мира, даже своими знаниями. Мюнхгаузен никогда не желает блистать, даже если его неправильно поймут.

Итак, под самые громкие радостные людские крики я отплыл из Венеции. После нескольких дней пути я заметил, что страус выбился из сил, а наши желудки уже начали сжиматься. К счастью, мне в голову пришла хорошая мысль. Порывшись во всех своих карманах (весь провиант мы уже начисто съели), я нашел там кусок египетского миндаля[190]. Я разделил его на троих (на страуса, слугу и себя), и нам сразу стало легче. На некоторое время я распряг страуса и дал работу мехам. Между тем наши дела со страусом шли лучше, он больше стремился в высоту, а мехи — в сторону.

Чем выше, тем холоднее. Я уже так замерз, что был не выше мальчика среднего роста, а мой слуга стал размером с печеную грушу. Только страус держался молодцом. Раздувать мехи больше не удавалось, потому что Иоганн не мог шевелить руками, да и сил у него не осталось. Мы достигли лишь четверти максимальной высоты в 80 000 миль, то есть нам оставалось проделать еще около 15 000, прежде чем мы попали в зону дыхания Луны, где смогли из-за ее притяжения обойтись без страуса, и постепенно сами по себе стали падать вниз. Я уже не мог больше выдержать, устал, не спал много ночей. — Своего ветрогона я завернул в оторочку моей шубы, причем так, чтобы его голова высовывалась оттуда, воодушевил его на бодрствование и заснул. Я проспал наверняка не более 151/2 минут и услышал тоненький голосок: «Monseignoro mio altissimo!»[191] Это означает по-немецки: «Ваша высокородная милость». «А? Что случилось?» — Страус наверху издавал такой ужасный звук, будто собирался немедленно издохнуть. Мне следовало немного распрячь его. Между тем мой ветрогон хорошо отдохнул в моей шубе и у него снова прибавилось сил, чтобы раздувать мехи. Однако этого хватило не надолго, и он накрепко Примерз к ним. При помощи крошки шелухи египетского миндаля страус снова был введен в строй. Я подбодрил его, снова запряг, и мы продолжили наш путь. Когда некоторое время мы снова проплыли под парусами, мы вновь ощутили тепло, жизнь — и мой ветрогон, к своему и моему величайшему удивлению, очнулся. Вскоре мы оказались в атмосфере Луны. Тогда я распряг своего страуса. И вот мы постепенно снова разбухли и маленькой пургой упали на Луну. Мы попали как раз на северную вершину Луны, где живут такие маленькие люди, какими у нас бывают трехлетние дети. Они были такими бедными и жалкими, что я смотрел на них с искренним состраданием. Но все-таки они выглядели довольными. Они ели лишь то, что давала им природа, жалкое молоко их собак и кошек, которые были выше их ростом, и пили дрянную воду. «Здесь нечем порадовать твой желудок», — подумал я. Мало приятного. Я размышлял о том, как продолжить свое путешествие. Мой слуга тоже не хотел дольше оставаться на этом жалком осколке земли, где он не нашел ничего, кроме плохих хижин, мерзкого молока, дрянной воды и пирогов, похожих на печеные коровьи блины.

Во время путешествия очень пострадали мои глаза. Они так высохли, что я не мог ясно различать предметы. Я набил трубку табаком, потому что действительно заскучал, зажег ее от глаз большого кота, который как раз попался Мне навстречу, на самом деле приняв их за уголья[192], — и мы продолжили путешествие на Марс.

Отдохнув немного, я запряг свою птицу, полностью загрузил свой кораблик провиантом, и мы отправились в путь с удвоенным усердием. Моя птица взлетела, мой Иоганн дул, внизу все стояли, разинув рты. А в атмосфере Марса мы засели в ужасном снежном облаке. И на Марсе была зима. Солнце сидело в Козероге[193] и не могло оттуда выбраться. «Хорошо, — подумал я, — мы тогда сначала денек отдохнем». Птица, корабль — все засело накрепко. К счастью, у меня с собой была моя большая сабля, которую я некогда завоевал в войне против турок. Я работал ею, как только мог, мой Иоганн помогал, и так вот у нас через короткое время получились три вполне вместительные комнаты, которые постепенно увеличивались за счет нашего естественного тепла. Места нам всем хватало, и мы жили, как нам нравилось, цроедая свои запасы, что в такой плохой ситуации было