Приключения Барона Мюнхгаузена - Готфрид Август Бюргер

в присутствии всего двора, и король был этим так поражен, что не мог вымолвить ни слова. За моего коня он предлагал кошельки с золотом, в которых на наши деньги определенно было 20000 рейхсталеров, и сверх того лейбстрауса[180] его величества необыкновенной величины и роста, который был предназначен для того, чтобы скакать на нем по воздуху. Не долго думая, я согласился на эту сделку — вынужден был это сделать из-за особого Point d'honneur[181]. Моего страуса оседлали. Я понаблюдал немного, сам предпринял несколько попыток, и как только со всем разобрался, то приказал уложить мои вещи, деньги, подарки королю Марокко и т. д. в один саквояж, прикрепить его сзади ремнем, а затем уселся верхом и уехал.

Не привыкнув еще к этому зверю, я часто подвергался опасности сломать себе шею, но он не был диким и вполне позволял собой управлять. Он только не терпел, когда я его пришпоривал, или когда лаял мой Султан, сидевший сзади. Он опрокинулся как молния, и мой Султан погиб, и наверняка Мюнхгаузен был бы мертв, как и его Султан, не будь я прекрасным наездником, — вы, господа, уже знаете меня по истории с конем графа Пржобовского в Литве, на котором я продемонстрировал высшую школу верховой езды на кофейном столе[182]. Оставалось немного, чтобы сломать себе голову, упав вниз, неожиданно вылетев из седла. Это животное могло лететь вниз головой, и я должен был приноровиться к скачке вниз головой, пока я не нашел средства, как помочь делу. Умный человек, знаете ли, должен уметь использовать любые случайности, не оставляя ничего без проверки. Я попытался одной рукой дотянуться снизу до самого для него дорогого, пощекотал там немного — и он сразу же перевернулся. Теперь я знал, как помочь делу. Однажды, когда я в окрестностях Туниса — а гостиниц там наверху нет, — хотел спешиться, меня чуть было не подстрелил стрелок, который не понял, что это за существо расположилось в воздухе. К счастью, у меня был бинокль, и я смог увидеть, как он прицеливается. В одну секунду я пришпорил своего воздушного коня и вмиг пропал с глаз стрелка. Добрыми словами поблагодарил я за это бедного зверя и польстил ему, а он ведь тоже изголодался и хотел пить и не знал, как велика была опасность. Добрый стрелок не мог придумать ничего иного, кроме того, что это был один из орлов Юпитера, или даже того, что воздушным охотником был Хаккельнберг[183], ибо я не издал ни малейшего звука, чтобы ободрить своего страуса. Однако я, к несчастью, заметил, что мой саквояж потерялся при быстром повороте, — видимо, порвались ремни или он соскользнул по гладким перьям, — короче говоря, я остался без него. Если там У Мюнхгаузена нищие отнимают его деньги[184], то здесь ему приносит несчастье судьба, иначе он стал бы самым богатым человеком. Но самое неприятное заключалось в том, что я не смел снова показаться в Марокко. И именно из-за денег и из-за подарков. Я пришпоривал и направлял страуса как мог через Средиземное море в Венецию. «Здесь ты сможешь найти счастье», — думал я. Но моя птица не могла дальше двигаться так же быстро. — Море манило ее. А в плавании она ничего не смыслила. В будущем я не предвидел ничего иного, кроме самой явной смерти. — На счастье, в этот момент потерпел крушение корабль, и доски его носились по воде туда и сюда. Моя птица как раз добралась до одной доски, пробежала по ней до конца, а там была еще одна, по ней дальше, на другую и так далее. Я сначала ничего не мог понять, пока не оглянулся назад и не увидел, что ветер, играя досками, постоянно перегонял последние доски вперед и так далее до самой гавани Венеции. Ленивые толстяки, одетые в черные и серые рясы, от нечего делать болтали[185] и издалека увидели мое прибытие. Меня приняли за великого святого, прибывшего на крыльях гиппогрифа[186] осмотреть и осчастливить грешный мир, и особенно Венецию. Повсюду были выставлены святые дары. Звонили все городские колокола. Большая толпа духовных лиц во главе со своим дожем[187], со Св. Марком[188], и девушки, и монахини с иконами богоматери пришли на берег, все с обнаженными головами, а некоторые и с голыми ногами. Я и не предполагал, что мне окажут такую честь. Мой страус, почуявший в этом нечто злое, взлетел и, к удивлению всех, сел посреди площади Св. Марка, где люди, вытянув шеи, бродили вокруг меня и сначала не знали, что со мной делать. Я запретил все почести, реверансы и преклонения в мою честь и назвал им только свое имя. Великие мужи сразу надели свои шляпы, все собрали и пошли своим путем. Колокола умолкли, а я своим путем пошел к ближайшему трактиру, разнуздал своего страуса, поел и отправился отдохнуть.

На другой день я осматривал достопримечательности города. Долго я стоял перед превосходными статуями, одна из которых, как мне показалось, на несколько мгновений ожила и кивнула мне. Я познакомился также с известным Горгони[189], превосходным скульптором. Он был так добр, что преподнес мне в дар некоторые из своих шедевров, которые по моей просьбе послал по почте в Боденвердер, причем почтовый сбор от Венеции до Боденвердера составил 301 рейхсталер 24 гроша 4 пфеннига. Каждый может увидеть их при входе в мой Bosquet, и кое-кто так удивлялся, что замирал, окаменев, на четверть часа. Чтобы заработать денег, а в Венеции даже булыжник дорог, я позаимствовал детский барабан и ходил с ним вверх по одной улице, а по другой — вниз, за мной шла такая толпа детей и черни, что наконец улицы были забиты так сильно и толпа так напирала, что на одной стороне обрушились 9 домов и придавили 1000 человек. В сопровождении благозвучнейших французских курбетов и громкими криками объявил о своем первом воздушном путешествии. На другой день собралось так много народу, что и описать нельзя. Чтобы вы, господа, имели некоторое представление об этом, я хочу сказать вам вкратце: вся Венеция была здесь, от дожа до беднейшего нищего мальчишки. Я получил кучу денег, но был уверен, что подвергнусь преследованиям, зависти и смерти, которой я, скорее всего, не смог бы избежать. Они вовсе не могли понять, как получается, что страус впридачу ко всему может летать вниз головой, а