Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - Дэниел К. Деннетт

Однажды мы с Фрэнсисом Криком спорили о достоинствах и недостатках коннекционизма – течения когнитивных наук, представители которого моделируют психологические явления, выстраивая модели на основе связей между узлами в крайне нереалистичных и предельно упрощенных компьютерных «нейронных сетях». «Они, может быть, прекрасные инженеры, – говорил (насколько я помню) Крик, – но наукой то, чем они занимаются, не назовешь! Они сознательно игнорируют то, что мы уже знаем о взаимодействии нейронов, так что их модели совершенно бесполезны для того, кто хочет понять, как работает мозг». Эти нападки меня несколько удивили, ибо Крик знаменит блистательной пластичностью мышления, проявленной при расшифровке структуры ДНК; в то время как другие ползли по прямой и узкой тропинке строгих рассуждений на основе известных фактов, они с Уотсоном оптимистично совершили несколько рискованных шагов в сторону и были вознаграждены. Но мне в любом случае было интересно, как далеко он зайдет в своем осуждении. Сказал бы он то же самое о специалистах в области популяционной генетики? Некоторые из их моделей пренебрежительно называют «гороховой генетикой», поскольку они представляют себе те или иные гены в виде множества разноцветных горошин, нанизанных на нитку. То, что они называют геном (или аллелью, или локусом), лишь отдаленно напоминает замысловатую механику последовательностей кодонов в молекулах ДНК. Но благодаря такому намеренному упрощению их модели можно описать математически, что позволяет открывать и подтверждать множество макрозакономерностей дрейфа генов, которые иначе остались бы совершенно незаметными. Усложнив картину, они бы только зашли в тупик. Хороши ли их исследования с научной точки зрения? Крик ответил, что сам размышлял об этом сравнении и должен признать, что популяционная генетика – тоже не наука!

Я в этом вопросе более снисходителен, чего, возможно, и следует ожидать от философа, но у меня на то свои причины: я полагаю, что есть основания считать не только, что «чрезмерно» упрощенные модели действительно объясняют то, что нуждается в объяснении, но и что более сложные модели на это не способны. Когда наше внимание привлекают самые общие закономерности явлений, объяснение должно быть дано на подходящем уровне. Зачастую это очевидно. Если вам хочется понять, почему каждый день в определенный час на дорогах пробки, то, с трудом разобравшись, как рулили, тормозили и поддавали газу тысячи водителей, двигавшихся по различным траекториям и в конечном счете образовавших эти пробки, вы все еще будете в замешательстве.

Или представьте, что вы наблюдаете за движением всех электронов в калькуляторе, на котором одно число умножают на другое, чтобы получить верный ответ. Можно со стопроцентной уверенностью считать, что вы поняли миллионы причинно-следственных взаимодействий на микроуровне, и все еще совершенно не понимать, почему или даже как калькулятор всегда дает верный ответ. Если это не очевидно, представьте, что кто-нибудь (кому не жалко денег на розыгрыши) создал калькулятор, обычно дающий неверные ответы! Он будет подчиняться тем же физическим законам, что и обычный калькулятор, и происходить в нем будут такие же микропроцессы. У вас могут быть абсолютно точные объяснения того, как оба калькулятора работают с точки зрения электротехники, однако вы так и не сможете объяснить в высшей степени занимательный факт: то, что один из них дает верные ответы, а другой – неверные. Примеры такого рода показывают, в чем глупость нелепых изводов редукционизма; разумеется, объяснить все интересующие нас закономерности на уровне физики (или химии, или любой другой фундаментальной науки) невозможно. Это – неопровержимо в случае таких обыденных и незамысловатых явлений, как дорожные пробки или карманные калькуляторы; следует ожидать, что в случае биологических явлений дела будут обстоять так же131.

А теперь рассмотрим сходный вопрос из области биологии, хрестоматийный вопрос: почему у жирафов длинные шеи? Есть ответ, который, в принципе, можно было бы «считать» со всего Древа Жизни, будь оно у нас перед глазами: у каждого жирафа шея определенной длины потому, что у его родителей были шеи определенной длины, и так далее, поколение за поколением. Если вы проверите один случай за другим, то увидите, что длинная шея каждого из ныне живущих жирафов – черта, прослеживающаяся и у его длинношеих предков… вплоть до предков, у которых вовсе не было шеи. Вот так жирафы стали длинношеими. Точка. (И, если вам этого недостаточно, заметьте, что ответ, содержащий детальные описания индивидуального развития и истории питания каждого жирафа конкретной линии наследования, удовлетворит вас еще меньше.)

Любое приемлемое объяснение закономерностей, наблюдаемых нами на Древе Жизни, предполагает сопоставление: почему мы видим именно эту закономерность, а не другую – или их полное отсутствие? Какие неосуществившиеся альтернативы следует принять во внимание и как они организованы? Чтобы ответить на эти вопросы, нам нужно уметь говорить не только о действительном, но и о возможном.

ГЛАВА 4: У Древа Жизни, с невообразимой подробностью отражающего историю жизни на Земле, есть закономерности строения, высвечивающие ключевые события, сделавшие возможным его дальнейшее процветание. Самыми важными являются революции эукариот и многоклеточных организмов, за которыми последовало множество случаев видообразования, незаметных в момент свершения, но позднее проявляющихся даже в таких важных событиях, как разделение царств растений и животных. Если цель науки – объяснить видимые закономерности во всей их полноте, ей следует рассматривать их на макро-, а не микроуровне и, где нужно, прибегать к схематизации, чтобы за деревьями можно было рассмотреть лес.

ГЛАВА 5: Противопоставление действительного и возможного – основа любого объяснения в области биологии. Представляется, что нам нужно различать разные степени возможности, и Дарвин создает систему, позволяющую использовать одинаковый подход ко всем случаям биологической возможности с точки зрения их доступности в «Библиотеке Менделя» – пространстве, содержащем все геномы. Чтобы сконструировать эту полезную схему, нам придется признать, а затем вывести за скобки определенные сложности, связанные с отношениями между геномом и жизнеспособным организмом.