Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - Дэниел К. Деннетт

Тот факт, что при жизни Митохондриальной Евы ничто не указывало на ее будущий статус, понять и принять легче, чем практическую невозможность указать на то, чем должен обладать каждый вид: на начало. Если виды не вечны, то все время можно каким‐то образом разделить на то, что предшествовало существованию вида x, и то, что последовало за его появлением. Но что должно было произойти в момент, разделяющий два эти отрезка времени? Вероятно, небесполезно будет поразмыслить о сходной загадке, поставившей множество людей в тупик. Услышав новый анекдот, задумывались ли вы о том, откуда он взялся? Если вы похожи на практически всех людей, которых я знаю лично или понаслышке, анекдотов вы никогда не сочиняли; вы рассказывали – возможно, «приукрасив» – то, что услышали от кого-то, кто услышал это от кого-то, кто… Стоп, ясно же, что где-то должно быть начало. Например, анекдоту про президента Клинтона не может быть многим больше года. Так кто же их сочиняет? Авторы анекдотов (в отличие от их распространителей) незаметны128. Кажется, никто и никогда не ловил их в момент, когда они нечто придумывают. Существует даже пласт фольклора – «городских легенд», – согласно которым все эти анекдоты выдуманы в тюрьмах заключенными, опасными и странными людьми, так непохожими на всех нас, которым нечем больше заняться, – и вот они и сочиняют анекдоты в своих подпольных мастерских. Чушь. Сложно поверить – но именно это должно соответствовать истине, – что анекдоты, которые мы слышим и рассказываем, выросли из более ранних версий тех же историй, с течением времени переосмыслявшихся и видоизменявшихся. Как правило, конкретного автора у анекдота нет; к авторству причастны десятки, или сотни, или тысячи рассказчиков; в какой-то момент доминирующей оказывается какая-нибудь версия, представляющаяся наиболее остроумной и забавной, а потом она выходит из оборота, подобно предшествующим версиям, из которых выросла. Пронаблюдать момент видообразования не менее сложно – и по той же причине.

Когда происходит видообразование? Во множестве случаев (вероятно, чаще всего, а может быть, и почти всегда – биологи спорят о том, насколько значимы исключения из этого правила) видообразование связано с географической изоляцией, когда небольшая группа (может быть, одна-единственная пара) переселяется и кладет начало репродуктивно изолированному клану. Это – аллопатрическое видообразование в противоположность симпатрическому, не подразумевающему существования каких-либо географических преград. Представим, что мы наблюдаем отбытие и переселение такой группы. С течением времени сменяется несколько поколений. Произошло ли видообразование? Конечно же, еще нет. Лишь много поколений спустя мы узнаем, можно ли было назвать переселенцев отцами-основателями нового вида.

Нет и не может быть никаких внутренних или сущностных свойств, которые бы предопределяли тот факт, что некие особи (или даже особи-приспособленные-к-определенному-природному-окружению) являются (как это станет понятно позднее) основателями нового вида. Если нам захочется, можно представить себе крайний (и невероятный) случай, когда одна-единственная мутация за одно поколение обеспечивает репродуктивную изоляцию, но считать ли особь с такой мутацией родоначальницей нового вида или же просто ошибкой природы, зависит, разумеется, не от особенностей ее организма или биографии, но от того, что случится с последующими поколениями ее потомков – если они, конечно, будут.

В «Происхождении видов» Дарвин не смог привести ни одного примера видообразования посредством естественного отбора. В этой книге его стратегией стало выстраивание детально продуманного доказательства, что искусственный отбор, производимый заводчиками собак и голубей, после ряда постепенных изменений может привести к появлению существенных различий. Затем он указал, что сознательный выбор, совершаемый заводчиком, несущественен; некондиционные животные обычно не ценятся, и значит, как правило, размножаются реже, чем их более ценные собратья, а потому, без всякой сознательной стратегии разведения, люди, разводящие животных, невольно дирижируют процессом постепенного пересмотра замысла. Он приводит удачный пример с кинг-чарльз-спаниелем, который «был бессознательным путем значительно модифицирован со времени правления Карла I»129, что можно подтвердить, тщательно изучив собак, изображенных на различных портретах этого монарха. Дарвин назвал такие случаи «бессознательным отбором», осуществляемым заводчиками животных, и воспользовался ими, чтобы убедить читателей в гипотезе о еще более бессознательном отборе, проводимом безличным природным окружением. Но когда ему поставили это на вид, Дарвину пришлось признать, что он не сможет привести пример появления нового вида в результате деятельности заводчиков животных: новые разновидности, несомненно, появлялись – но не виды. Как бы ни отличались друг от друга такса и сенбернар – это не разные виды. Дарвин признавал это, но он также мог вполне резонно продолжать настаивать, что прошло попросту слишком мало времени, чтобы сказать, привел ли он примеры видообразования, произошедшего в результате искусственного отбора. Любая комнатная собачонка может в итоге оказаться родоначальницей вида, произошедшего от Canis familiaris.

То же самое касается формирования новых родов, семейств и, разумеется, даже царств. Разделение Древа на ветви, которое мы задним числом сочли моментом разделения на растительное и животное царства, началось с выделения двух генных пулов, в тот момент столь же незаметных и ничем не примечательных, как любое другое временное расхождение между членами одной популяции.

Вопросы о форме ветвей Древа (и в еще большей степени – о формах пустот меж ветвями) – гораздо интереснее проблемы межвидовых границ. Какие тенденции, силы, принципы – или исторические события – сделали возможным или повлияли на становление этих форм? Глаза развивались независимо друг от друга у десятков разных видов, но перья, по всей вероятности, появились лишь однажды. Как замечает Джон Мейнард Смит, у животных появились рога, а у птиц – нет. «Почему закономерности изменений так ограничены? Короткий ответ состоит в том, что мы этого не знаем»130.

Увы, мы не можем перемотать пленку и проиграть ее еще раз, чтобы увидеть, что случится в следующий раз, так что единственный способ ответить на вопросы о таких значительных и неподдающихся экспериментальной проверке закономерностях – смело шагнуть в пропасть и рискнуть намеренно упростить картину. Эта тактика имеет долгую и славную историю в науке, но обычно приводит к дискуссиям, поскольку у каждого ученого свои представления о том, насколько допустимо рисковать, пренебрегая упрямыми фактами. Физика Ньютона была ниспровергнута Эйнштейном, но в первом приближении ее все еще достаточно для достижения почти любых целей. Ни один физик не возражает против того, что NASA использует ньютоновскую физику для вычисления сил, действующих при вертикальном старте космического корабля или орбитальной траектории шаттла, но, строго говоря, это – намеренное использование неверной теории, позволяющее значительно упростить вычисления. Равным образом физиологи, изучающие, скажем, механизмы изменения скорости метаболизма, в целом стараются избегать причудливых сложностей субатомной квантовой физики в надежде, что все квантовые эффекты будут сведены на нет или как-то иначе окажутся слишком незначительными для выстраиваемых моделей. В целом такая тактика очень успешна, но никогда нельзя знать наверняка, не окажется ли для одного ученого Ключом к Тайне то, что для другого – неопрятное усложнение картины. И с тем же успехом может быть верным и обратное: Ключ нередко отыскивает тот, кто выбирается из траншей и окидывает взглядом все поле боя.