Массандрагора. Взломщики - Иван Безродный

– Адаптант Соломон должен пройти перед этим экзамен, товарищ полковник, – строго заметила Онучева, строевым шагом выйдя к ним и вытянувшись в струнку перед Пахмутовым. – Мне не хотелось бы ради него нарушать общепринятый распорядок и Устав.

– Ладно, ладно, – слегка поморщился полковник, – будет ему экзамен. Я еще двоих заберу, из вечерней группы: Калиникина и этого… а, Шевелева. Все понятно?

– Да, но… Так точно!

– Свободны, товарищ капитан.

– Есть! – откозыряла Онучева и с явным неудовольствием отошла к своему столу. Кажется, ее попросту «послали».

– В общем, завтра сюда уже можешь не заходить, – повернулся к Соломону Пахмутов, – ожидай у дежурного по этажу, в девять утра. Будет тебе экзамен и значок.

– Понял, – кивнул Соломон. Будущее наконец-то началось!

На следующее утро он сидел на жестком стуле уже в половине девятого. В коридоре было тихо, сыро и пустынно. Кое-где на полу блестели лужицы, а с потолка иногда капало, будто прохудилась крыша. Но крышей тут была мощная толща пород над головой.

– Ночью вообще потоп был, – проворчал дежурный: высокий сгорбленный старик с длинным седым чубом и сержантскими нашивками на новенькой форме цвета хаки (Соломон уже немного разбирался в знаках различия метростроевцев). Старик сидел в небольшой будке у стены, напоминающей кабинку дежурных в обычном метро. Голос у дежурного был низким, рокочущим, звучным – громкое эхо разносилось по пустынному и мрачному техническому коридору. – Семьдесят лет служу тут, а такого не видывал!.. Всякое бывало, но чтобы воды полметра, не-э-эт… Еле откачали, насосы вон притащили с нижних этажей – несколько лет стояли там, пылились, а мы думали: и зачем это они тут, подземных вод вроде никогда в этих местах не видывали. А оно вот, значит, как! Прям из воздуха ливануло! М-да… Бывает же…

Соломон думал о своем, рассеянно слушая дежурного, а тому, видимо, было просто скучно:

– Значит, к нам устроился, милок? Ясно… А куда именно? К Гордееву? А-а… Это, получается, в «тэ-одиннадцать»? А, знаем-знаем, как же. Хорошие ребята. Откуда сам-то будешь? Какой мир? Не знаешь? Ну понятно, я к этой чертовой нумерации до сих пор привыкнуть не могу, да и не привыкну уже, наверное. Вот через пару-тройку десяточков лет загнусь, ежели на пенсию наконец выйду да тутошная медицина вновь не поможет, и дело с концом. А так-то нам бойцы нужны, очень нужны. Ох, дел невпроворот! Адаптацию, значит, прошел? Что говоришь? Ускоренно? А, ну бывает, чего уж там! В мое время такого вообще не было. Хватали прям на улице – и сюда, и сразу в дело. Ну пару суток что-то объяснят невнятное, и этого нам, знаешь ли, хватало как-то. А что – время-то послевоенное было, тяжелое, да и людей особо никто не считал, сколько сгинуло-то наших, эх… Я на Белорусском воевал, на фронте-то. Ох, страшно было, не представляешь!.. А тебе сколько лет, соколик? Девятнадцать? А, почти девятнадцать? М-да… Что ж, молодость – это хорошо, очень хорошо…

Мерный рокот деда прервал телефонный звонок: резкий и требовательный. Бывший фронтовик неторопливо поднял тяжелую черную трубку и приложил ее к уху:

– Дежурный по «тэ-тринадцать» слушает, сержант Иващенко. Что? Соломона? Это какого такого Соломона, товарищ полковник, что-то я не… А… Крашенинникова? Эй, касатик, тебя звать-то как? – обратился дед к Павлу.

– Крашенинников Павел, – спохватился тот. – Соломон позывной.

– Да-да, тута он, вас дожидается, – снова забасил в трубку дед. – А, все понял, все понял. Есть, товарищ полковник! Метлу ему в руки – и в бой. Ясно. Будет исполнено. – Дежурный положил трубку и с удовлетворением посмотрел на Соломона. – Ну, решилась твоя судьба. Собирайся.

– Куда? – напрягся Соломон. О какой еще метле он говорил?!

– На практику. Был ты адаптантом, стал теперича практикантом. С повышением, значит!

Дед с кряхтением вылез из будки и загремел ключами, притороченными к поясу бечевой. Соломон не двигался с места. Бред какой-то! Ему должны были вручить корочки об окончании адаптации и препроводить к Гордееву, а не…

– Идем, – дежурный нетерпеливо махнул длинной, как у гиббона, рукой, – там еще двое. Ну, чего ты сидишь?

Соломон нехотя поднялся и поплелся за дедом. Они прошли в боковой коридор, спустились по металлической лесенке вниз на два уровня ниже и оказались на перроне: слева – темный и пыльный вестибюль, справа – рельсы со шпалами. Соломон впервые видел в этих местах туннель, да и собственно станцию. Выглядело все это заброшенным и недействующим. К тому же пахло довольно неприятно.

– Вниз не лазьте, – строго сказал дед, – мало ли что, вдруг поезд какой… Тут работайте, наверху.

Соломон с сомнением посмотрел на рельсы. Не помнил он никакого грохота в этих местах, ну да ладно.

– Где Гордеев? – недовольно спросил он.

– Гордеев? А шут его знает! – пожал плечами дед. – Он мне не докладывает. Погоди-ка. – Он подошел к узкой двери подсобки, отпер ее и принялся доставать инвентарь: метлы, совки, ведра.

Это какая-то ошибка! Нет, не может быть.

– Мне нужен полковник Пахмутов, – нахмурился Павел, – он сказал мне: там, у вашей дежурки дожидаться его! Он должен был направить меня к…

– Так он же мне и звонил, при тебе! – пробурчал сержант. – Приказал определить тебя на работы. Ты разве не слышал?

Соломон недоверчиво фыркнул. Бред.

– Разговорчики, знаешь ли! – проворчал дед, проверяя крепость одной из метелок. – Совсем прохудилась, родимая. Ничего, веревочку сейчас подтянем и будешь как новая.

Соломон медленно выдохнул. Полная жесть.

– Так, – сержант отставил метлу к стене, – сходи-ка, милок, остальных позови. Они во-он там, в каптерке сидят, за теми колоннами, будь они все неладны. Давай-давай, чего вылупился? Трое вас тут, других не будет!

Соломон открыл было рот, но потом захлопнул его и с раздражением направился в вестибюль, где заметил приоткрытую в дежурку дверь и бьющий оттуда свет. Внутри за столом сидели два парня и резались в карты. Павел вспомнил их: именно они гоняли балду в самый первый день в холле у кабинета Караваевой. Вот уж точно раздолбаи!

«Раздолбаи» совершенно не обращали на него внимания. Первый – маленький, щупленький, вихрастый и донельзя белобрысый. У него были острый нос и слегка раскосые серые глаза – это придавало ему лисье выражение.

– Сдавай, Баламут! – звонким тоненьким голоском приказал он компаньону. – Теперь ты мне уже три косаря должен, – добавил он, прищурившись и уперев руки в бока, из-за чего стал похож на маленького и хитрого пирата.

– Отыграюсь, – флегматично отозвался второй низким голосом, с хрипотцой, сгребая карты в одну кучу. Этот был почти полной противоположностью «пирата»: довольно высокий, хотя и сутулый, смуглый, с прилизанной на лоб челкой, мясистым носом, темными большими глазами с длинными ресницами и пухлыми губами, из-за чего здорово напоминал цыгана. Движения у него были медленные, сонные, какие-то неуверенные. Баламут принялся неторопливо мешать колоду.