Пока не взошла луна - Надя Хашими

Весь мой мир сжался до карандашного наброска на листке бумаги. Я ожидала авторитетного заключения доктора. Он потер лоб, достал из кармана белого халата блокнот и начал что-то писать. Назначение он отдал Синем. Они вдвоем объяснили мне, что это лекарство на время поможет Азизу, но со временем его состояние будет все ухудшаться.

У Синем слезы подступили к глазам. Она еле могла говорить.

В тот день мы находили общий язык без помощи слов. Даже если бы доктор свободно владел дари, я бы все равно не поняла, что ожидает моего сына. Господин Оздемир посмотрел на меня. По его взгляду я прочитала, что он не удивлен моим поведением. Он знал, что я не захочу признавать правду, как не признавали ее многие матери до меня, пока все не заканчивалось, а иногда и после того.

Я отбросила все, что мне сказали, и сосредоточилась на том, что могу сделать. Я должна была ухватиться за что-нибудь осязаемое, чтобы остаться на плаву.

– Я буду давать ему лекарство, – сказала я. – Сколько раз в день? Как долго?

Они поняли меня. Оздемир долго крутил пальцем в воздухе, описывая круги. «Хáфта» означает «неделя» и на турецком, и на дари. «Каждую неделю», – взмахом руки он показал, что лечение прекращать нельзя. Я кивнула.

– Возвращайтесь через две недели, – сказал доктор.

Синем кивнула, поблагодарила его и спросила меня о чем-то. Я не смогла понять. Доктор помотал головой и вежливо отпустил ее. Он коснулся моего локтя и погладил Азиза по голове, а потом вышел.

Я стояла на месте как столб. Синем вывела меня за порог, зажав в руке листочек из блокнота.

Я не знала, сколько стоит лекарство. Возвращаясь, мы срезали путь. По дороге молчали. В аптеке я достала купюры из кошелька и заплатила за приготовленную аптекарем бутылочку с какой-то жидкостью. Я не хотела ждать. Откинув одеяльце, я указала на ротик Азиза. Синем объяснила усатому аптекарю, что я спешу. Он кивнул, открыл бутылку и налил немного в пластмассовую ложку. Я поднесла темную жидкость к тонким губкам Азиза.

У моего сына сердце болело сильнее, чем у меня. Я похоронила гнев на своего мужа – гнев за его решения, из-за которых я оказалась здесь. Очень многое от него просто не зависело, и я знала, что мне должно хватить сил, чтобы мыслить логично. Но временами, когда слишком многое наваливалось мне на плечи, на воспоминания о муже ложилась тень негодования. И тогда в его упорстве я начинала видеть упрямство, в его принципах – гордыню, а в решимости – дух противоречия. Свет нашего брака угасал. И я молилась о том, чтобы мне хватило сил любить мужа после смерти так, как я любила его при жизни.

«Во имя Бога, Милостивого и Милосердного…» – кричало мое измученное сердце.

Салим

22

Салим слушал, как мадар-джан пересказывает слова доктора. Она сдерживалась, говорила короткими фразами и утешала себя тем, что после приема лекарства стало уже намного лучше. Но правда крылась в паузах между ее словами, в этой пустоте, которую Салим и Самира научились распознавать и которой они боялись. Самира встретилась глазами с братом. Она выглядела измученной всем тем, что чувствовала, но не высказывала.

Салим смотрел на младшего братика. Азиз мирно спал. Теперь он дышал спокойнее. Хакан тяжело вздохнул и покачал головой – Синем ему все рассказала. Салиму казалось, что на них смотрят с жалостью, и это его раздражало. Он каждый день обливался пóтом на грядках Полата не для того, чтобы его жалели. Ему хотелось убежать, чтобы не видеть доброжелательного выражения лица Хакана, не чувствовать его руку на своем плече.

Салим сидел на краю школьного футбольного поля, выдергивая из земли травинки. Судя по солнцу в небе, дети скоро должны были выйти из школы. Он ясно представлял себе, как они ерзают на стульях и считают минуты, с нетерпением ожидая, когда учитель отпустит их. Когда-то в прошлой жизни в далеких краях и он не мог дождаться момента, когда сможет затолкать карандаши и тетради в рюкзак и выбежать за дверь.

Но то было другое время и другой Салим. А теперь ему не хватало школы, друзей, одноклассников. Он скучал по обычной жизни. Здесь было еще больнее, чем в Кабуле, потому что здесь нормальная жизнь шла совсем рядом, оставаясь недоступной. Тоска и привела его сюда, на поросшее травой тенистое поле возле школы. Он проходил мимо школы каждый день по дороге к месту сбора и каждый раз думал о том, что мог бы жить иначе.

Сегодня Салим пришел на ферму раньше и, пробормотав полуправду о болезни брата, предупредил Полата, что уйти ему тоже придется пораньше. Фермер что-то проворчал в ответ, и Салим понял, что получит меньшую плату. Но у Полата мало кто работал, и Салим знал, что завтра его снова примут с удовольствием.

Если уж он не мог жить нормальной жизнью, то хотел посмотреть на нее. Всего несколько часов посидеть, опустив ступни в прохладную траву. Всего один вечер для себя, без надрывающей спину работы.

Салим пытался представить себе сердечко Азиза. Он слышал стук собственного сердца, иногда очень громкий. А еще однажды он видел цыплячьи сердца. Они с отцом пошли к мяснику покупать цыпленка – редкое лакомство к празднику Ид аль-Фитр, чтобы отметить долгий месяц поста. Отцу задерживали и без того небольшую зарплату, поэтому на еду и хозяйство приходилось тратить меньше.

Салим видел, как мясник вытер тряпкой запачканные кровью руки и подошел к отцу. Они перебросились шутками, а потом падар-джан спросил, можно ли посмотреть цыплят. Мясник поднял брови. Мальчик весь надулся от гордости. Семья Хайдари – это не какие-нибудь покупатели, которые пришли за дешевеньким кусочком мяса. Им нужно самое лучшее.

Пока мясник с отцом упорно торговались, Салим огляделся по сторонам, рассматривая мясо, выставленное на продажу. С крюка свисала освежеванная туша козла. Выложенные рядами куски мяса и лоснящиеся потроха влекли к себе и в то же время вызывали тошноту. Салим вспомнил, как потянул тогда отца за рукав.

– Падар-джан, что это? – прошептал он, не желая привлекать внимание мясника, но не в силах сдержать любопытство.

– Куриные сердца.

Падар-джан и мясник рассмеялись: приложив руку к груди, Салим слушал стук собственного сердца, не отводя взгляда от куриных сердечек величиной с абрикос, не больше.

Распахнулись двери школы, и ученики шумным потоком хлынули на улицу, протискиваясь в двери. Салим завидовал их тетрадям, школьным сумкам и беззаботности.

Мальчики его возраста, человек восемь-девять, пошли на поле. Когда они приблизились, Салим опустил глаза и уставился на часы. Он не хотел, чтобы все поняли, что он подглядывает. Вечером накануне часы остановились. Салим пытался их завести, но не думал, что у него получится. Это были инженерские часы: два каких-то непонятных циферблата, один внутри второго. Наверное, падар-джан сумел бы их починить. Салим продолжал возиться с часами, надеясь, что в один прекрасный момент они вдруг вернутся к жизни.

Один из мальчиков на футбольном поле, самый долговязый из всех, вытащил из сумки футбольный мяч. Ногам Салима отчаянно хотелось коснуться кожаной поверхности. Он не мог заставить себя подняться и уйти.