Дети декабря - Платон Беседин

– Да?! – жена вперила в Смятина зенки.

– Да!

– Да что ты!

– Да что я!

– А машина?

– Потом, Лива, – он попытался добавить в голос нежности, уверенной, подчиняющей нежности, – всё постепенно, ты же сама говорила. Сначала одно, затем другое. Нельзя хвататься за всё сразу.

– Ну вот купим машину, а там посмотрим, как быть насчёт Киева…

Они спорили ещё час, может, больше. Пока всё не закончилось как обычно – матерщиной, проклятиями. Эпитеты, больше подходившие для бомжа, наложившего кучу в супермаркете, но не для мужа, полились из очерченного ярко-красной помадой рта. Хлопнув дверью так, что заплакала средняя дочь, жена ушла спать.

Смятин остался в кухне, пытался унять бешенство. Сердце колотилось, как после лютой бани. Смятин сунул под язык каптопрес. Слёзы подступали к глазам. Он бултыхался в мешанине эмоций, мыслей, фраз. В двенадцатиэтажке напротив горел кроссворд окон. Глядя на них, Смятин часто гадал, что делают там люди, как живут, о чём думают, говорят. Ставят чайник, смотрят телевизор, гладят одежду. Устраиваются. Но где-то в дальнем углу затаилась чёрная тень повседневной трагедии.

Смятин опёрся о подоконник. У горшка с алоэ, от которого отрывали мясистые листья, чтобы лечить вечный насморк старшей дочери, лежала толстенная книга – «Ваш малыш». Авторы – семейство Сирзов. Смятин подарил эту книгу жене, когда у них родилась вторая дочь. И это было приятное воспоминание. Но рядом кралось ещё одно. Когда Смятин кричал жене: «Совесть, у тебя есть совесть?!» – а она привычно отмалчивалась, уйдя на кухню.

Смятин ненавидел это молчание. Знал, что вновь придётся ложиться спать нервным, напившись таблеток, а утром проснуться разбитым, несчастным. И тягостное предчувствие беды станет ползти за ним, как цыганское проклятие. Так, что невозможно будет работать, есть, ходить, думать, общаться.

Рывком Смятин развернул жену к себе. Она вздёрнула подбородок.

– Да что я тебе сделал, а? – в этой фразе Смятин был отвратителен и жене, и себе.

Она молчала. А он выспрашивал, давил. Она вырывалась. И, наконец, не контролируя себя, крикнула, точно бесноватая:

– Пусти, сука! Или я сейчас на хер здесь всё разобью!

Смятин не дал пройти. Она укусила его за оголённое плечо. Так, словно хотела вырвать кусок мяса. Он всё равно не отпускал. Она, продолжая ругаться, толкнула стоявший на подставке телевизор, чтобы тот рухнул, разбился. Но он уцелел. Смятин пытался сдержать её, но, казалось, сцепился с демоном разрушения. Она стала бить его кулаками по плечам, по груди, по лицу. Потом схватила толстенную книгу Сирзов и острым углом – намеренно острым углом, чтобы сделать больнее, – ударила Смятина по голове. Попала в висок. Смятин опешил, парализованный изумлением и болью. Но тут же решил: пусть бьёт, пусть беснуется. Наивный, он думал, что она спохватится, что ей станет совестно. Но она продолжала бить до крови, пока Смятин не отступил. Тогда она выскочила из кухни и побежала к детям.

Смятин смыл кровь. Зашёл к жене в спальню. Она делала вид, что спит. Смятина поразило показное самодовольство на её лице.

Он вышел на улицу. Сел на детскую горку, где катал двух своих дочерей. Думал, как жить дальше: разводиться, делить. Не вставал долго, может быть, час. Бёдра, ягодицы стали холодными. Звёзды, которые он хотел отыскать на небе, казалось, потускнели. Уйти. Навсегда. Так думал Смятин. И, вернувшись домой, лёг на кухне, завернувшись в найденное на антресолях одеяло. Такое пыльное, что заложило нос, запершило в горле.

Жена встретила утром. Обняла, извинилась. Бегло, похоже, неискренне. Но Смятину было всё равно. Он определился. Уверенность разлилась по жилам. Но когда в кухню зашла младшая дочка, всё вмиг переменилось. Смятин понял: никакого развода не будет. Во всяком случае, сейчас. Надо терпеть. Потому что дети. Потому что ответственность. И Смятин позавидовал тем, кто спокойно, не напрягаясь, покидал семью. Чтобы идти своим путём. Чтобы сохранять здоровье. Позавидовал люто, ненавидя себя. Щёки пылали. С утра Смятина терзало давление. Он вспомнил хронику споров у горшка с алоэ, глядя на книгу Сирзов.

Отчаяние кинулось на него. Кем он стал, раз терпел такое? И терпел до сих пор. Раз не мог убедить жену купить мебель в киевскую квартиру. Туда, где хотел уединиться. «Нет, хватит! Хватит!» – Смятин треснул кулаком по столу.

Утром он говорил с женой безапелляционно. Она изумлённо согласилась, но её зенки сулили ад позже. Однако Смятин не отступился. Эта битва осталась за ним. Он поехал на вокзал, взял билет на завтрашний день. Отчего-то в купе, а не в плацкарт, как обычно.

* * *

Киевская квартира показалась чужой необжитой территорией. После встречи с тенью Смятин ещё раз обследовал помещение. Опасливо распахивал двери в комнаты, ванную, кухню. Вздрагивал, вспоминая тень. Шлёпал по ламинату цвета «каштан жирона белый». На него Смятин не поскупился. В сочетании с кремовыми обоями ламинат делал комнаты светлее, просторнее.

Во дворе перед домом сделали спортивную площадку: тренажёры, волейбольное поле, турники, брусья, выкрашенные в жовто-блакитные цвета. По кругу высадили липы, а в центре, зафиксированная верёвками, высилась голубая ель. Её тоже украсили жовто-блакитными ленточками. И даже на мусорных баках нарисовали трезубцы. В окнах многих домов вывесили украинские флаги.

– Патриоты, – улыбнулся Смятин.

Ночью похолодало, и утренний морозный воздух врывался в открытые окна. Приносил обновление, свежесть. Смятин лёг на кровать. Думал о дочерях. О том, что без них будет невыносимо. И он не мог позволить им жить с другим отцом. Но и жену странным образом Смятин терять не хотел.

«И это естественно», – говорил Вадик Межуев. Сам он, правда, женат не был, предпочитал студенток и абитуриенток. «О чём говорить с тридцатилетними и старше, я не знаю», – пояснял Вадик свой выбор. Знал ли Смятин? О чём он говорил с женой, кроме быта? Какие находил общие темы? Что ему вообще нравилось в ней? Сейчас он не находил ответов. С этими тусклыми мыслями Смятин и отправился выбирать мебель.

В переходе метро «Позняки» к нему пристал наголо бритый мужик с головой, похожей на вытянутое, чуть приплюснутое яйцо. Он просил денег, что-то говорил об АТО. Смятин решил, что мужик вернулся из Донбасса. Сунул ему жамканную пятёрку. Но ветеран не отстал. Наоборот, атаковал ещё настойчивее. Шёл за Смятиным, ловко маневрируя между прохожими. Растаявший снег хлюпал под ногами, и это чувство было такое же неприятное, как и досада от встречи с незнакомцем. Перед ступенями Смятин не выдержал, остановился:

– Да что вы хотите?!

Ветеран притормозил. Вновь забормотал об АТО. Смятин наконец разобрал, чего тот хочет. Мужик оказался волонтёром, собиравшим деньги для тех, кто отправлялся в Донбасс.

– Они не знают, как остановить войну, – Смятин вспомнил разговоры с друзьями о донбасской бойне.

– Достаточно просто не давать денег! – хмыкал Вадик.