Екатерина Дашкова - Александр Воронцов-Дашков

Стараясь жить как можно более экономно и не получая никакой поддержки от своей богатой семьи, она чувствовала себя оскорбленной и огорченной поведением свекрови[231]. После смерти Михаила Дашкова их отношения ухудшились до того, что Анастасия Дашкова не обращала никакого внимания на бедственное положение своей невестки и двух внуков. Дом в Москве на Никитской улице она завещала «своей внучке Глебовой, и я, — пишет Дашкова, — оказалась в Москве без пристанища» (83/92)[232]. Тогда Дашкова в 1766 году купила у Николая Долгорукова участок на Никитской, в приходе церкви Вознесения, но дом там был в руинах и не годен для проживания. Так же, как и в Троицком, Дашкова построила рядом небольшое временное жилище, а позже выдающийся архитектор Василий Баженов при ее непосредственном участии построил на этом месте новый дом. Законченный в 1770-х, обновленный и расширенный в 1780 году, это был большой двухэтажный особняк с полуротондой главного фасада[233]. Дашкова все время вмешивалась в процесс строительства, и Семен в нелестных выражениях прокомментировал ее сотрудничество с Баженовым: «Моя сестра, которая думала, что имеет прекрасный вкус в художествах, вела себя очень странно и наверняка принуждала своего архитектора Баженова, навязывая ему свои идеи и не заботясь о том, соответствуют ли они замыслу архитектора»[234].

Ее удаление от царского двора продолжалось, и в результате Дашкова, вопреки своим надеждам, не принимала участие в политических, социальных и культурных событиях, изменявших Россию. В Петербурге официально открылась Академия художеств, а Екатерина II приобрела 225 работ европейских мастеров, положив тем самым начало коллекции Эрмитажа. Это было время перемен в России, когда Екатерина выдвигала свои политические идеи в «Наказе Комиссии о составлении проекта нового Уложения», хотя необходимые законодательные реформы так и не были завершены. Дидро вспоминал мысли Дашковой по поводу этих перемен: «Когда Екатерина задумала издать свод законов, она спросила совета у Дашковой, которая заметила: „Вы никогда не увидите окончания его, и в другое время я сказала бы вам причину; но и попытка великое дело; самый проект составит эпоху“»[235]. Поскольку ее игнорировали, Дашкова чувствовала себя посторонней. Глубоко разочарованная ситуацией в Петербурге, она с горечью писала Александру в Голландию, убеждая его не возвращаться в Россию, где людям с умом и талантами невозможно было применить свои силы, поскольку все зависело от воли императрицы[236].

С весны 1765 до 1769 года жизнь Дашковой следовала установленному порядку: летом она почти все время жила в своей усадьбе Троицкое, а самые холодные месяцы проводила в Москве. Из-за невозможности проехать по грязным дорогам весной, она всегда старалась покинуть Москву на санях в марте. Она любила праздновать свой день рождения 17 марта в Троицком и стремилась выехать из Москвы вовремя, иначе ей пришлось бы ждать конца весны, когда дороги подсыхали. Чтобы отправиться обратно в Москву, она ждала первого зимнего снега, который, в зависимости от года, мог стать проезжим в ноябре или даже в конце декабря. Зима делала путешествие гораздо легче и удобнее, и она плавно ехала в закрытых санях по льду и снегу, завернутая в теплые меха. Только семейные заботы и печаль вторгались в медленное, спокойное течение ее жизни, русское сельское житье перемежалось московским высшим светом, одно время года постепенно перетекало в другое. Пока дети выздоравливали после оспы, ее дядя лечился от чахотки. Его состояние все ухудшалось, он слабел, и 13 февраля 1767 года Михаил Воронцов, чей дом долго был домом Дашковой, умер в Москве. Никита Панин был полностью занят приготовлениями к похоронам бывшего канцлера, тогда как Орловы блистали своим отсутствием[237].

Эти годы одиночества и изоляции были посвящены главным образом чтению, сочинительству и воспитанию детей. Дашкова продолжала развивать свои литературные интересы, встречалась с молодыми московскими писателями. Кроме того, она была вынуждена взять под полный контроль свою жизнь и жизнь детей, поскольку полагаться было больше не на кого. Хотя она была абсолютно не готова распоряжаться имениями мужа, она целиком погрузилась в изучение деталей и методов эффективного управления большой, но практически бесхозной и заброшенной собственностью. Дашкова узнала, как ежедневно заниматься усадебным хозяйством, в котором были свои плотники, кузнецы, ткачи, ремесленники, артисты и музыканты. Эта работа требовала коротких поездок для проверки состояния деревень и дел в Туле и Калуге. Она очень не любила такие поездки и гневно жаловалась на плохое состояние дорог и бесчестность местных судей и чиновников. Они все требовали взяток, и она называла их сплошь «подлецами, дураками и пьяницами». Дашкова была добросовестным, усердным управляющим своих имений, у нее имелись природные склонности к администрированию, организации и бухгалтерии. П. И. Бартенев писал о молодой Дашковой, что в 18 лет она уже «отличалась домовитостью и деловитостью»[238]. Постепенно семейное богатство возрастало под ее бдительным взором, проникавшим во все детали роста и развития.

Кроме того, чрезмерно заботливая Дашкова посвятила всю себя образованию своих детей, которым она решила непременно дать наилучшее и самое просвещенное воспитание. Дашкова видела себя самой передовой из всех прогрессивных матерей России второй половины XVIII века, прививавших своим детям идеи Просвещения[239]. С самого раннего возраста она заточила детей в их комнатах с закрытыми ставнями, где они должны были сидеть часами и, склонясь над книгами, делать уроки. Много лет спустя Марта Вильмот напишет: «Между прочим, если княгиня с мужчинами иногда обращается, как с мальчишками (или как с собаками, когда они ей не угодят), то с детьми она часто обращается, как со взрослыми, требуя от них такого же ума, понимания и увлечений, которые занимают ее собственные мысли, и ее разум как бы стремится состязаться с их разумом» (-/394). Дашкова слишком часто выражала почти навязчивую любовь к своим детям, доминируя и манипулируя ими. Программа обучения, которую она ввела, пренебрегала физическими упражнениями и прогулками и была столь требовательна, что подорвала здоровье детей. Они страдали рахитом, а у восьмилетней Анастасии появились признаки искривления позвоночника.