Железный крест для снайпера. Убийца со снайперской винтовкой - Бруно Сюткус

На шахте все мы, простые шахтеры, были равны. Никакого значения не имела национальность или происхождение или причина высылки в Сибирь. О человеке судили лишь по тому, какой он работник и товарищ. Мы ежечасно смотрели в лицо смерти. Меня шахтеры уважали и называли на русский лад по имени и отчеству — «Борис Антонович».

Государство безжалостно и беззастенчиво эксплуатировало советских шахтеров. За свой каторжный труд они получали столько, что хватало лишь на скудное пропитание. Честно заработанное ими доставались другим, тем, кто паразитировал на их труде. Коммунистическая партия и ее функционеры активно обирали всех тех, кто работал много и тяжело. На заводах и других промышленных предприятиях, разбросанных по всему Советскому Союзу, партийные организации контролировали буквально все, действуя по указке Центрального Комитета КПСС. Грандиозные пятилетние планы развития советской экономики достигались за счет рабского труда заключенных ГУЛАГа и являлись результатом тяжких страданий и нищеты простого народа. По сути дела, вся страна была гигантским концентрационным лагерем, от власти которого народы СССР надеялись когда-нибудь освободиться.

Я работал на угольном пласте. Погода снаружи была влажной, с потолка беспрестанно капало, как будто под землей шел дождь. Мы постоянно промокали до нитки. В галереях было полно воды, в которой плавали подпорки. Система вентиляции аварийных выходов закачивала внутрь холодный воздух, отчего на стенах забоя постоянно нарастал слой льда. Нам пришлось покинуть шахту и бежать три километра по туннелю, потому что под землей температура воздуха опустилась до минус сорока градусов. Мы поднялись наверх и были вынуждены ждать 10–15 минут, чтобы спецодежда и резиновые сапоги немного оттаяли и можно было раздеться и разуться. Только после этого нам удалось принять горячий душ и немного согреться. В результате я серьезно заболел. В носовых пазухах образовался гной, который долго не выходил наружу. Меня поместили в больницу, где хирург толстым шприцем откачал гной и впрыснул мед. Я испытал огромное облегчение. Хирург прекрасно говорил по-немецки и был очень заботлив.

Сюткус в годы вынужденной ссылки, где он работал на шахте с 1957 по 1971 год

На нашей шахте № 3 работали 1300 человек, из которых только одна тысяча непосредственно добывала уголь. Остальные триста относились к управленцам, тесно связанным с бюро коммунистической партии. Была на шахте и комсомольская организация, которую возглавлял освобожденный секретарь — молодой бюрократ, который получал зарплату, фактически ничего не делая. Глава партийной организации шахты получал зарплату в размере 90 процентов от зарплаты директора шахты. Профсоюзный лидер — в размере 80 процентов от директорской зарплаты, главный комсомолец — 70 процентов. Никто из этих людей не делал ничего полезного для шахты. Они получали приличные деньги за то, что рисовали плакаты с коммунистическими лозунгами.

Члены партии каждый месяц платят взносы в размере трех процентов своей зарплаты. Все беспартийные — профсоюзные взносы, это один процент от зарплаты. Вот так обирали рабочих на советских предприятиях. В СССР каждый трудящийся был обязан состоять в профессиональном союзе. Профсоюзы занимались вопросами отдыха трудящихся и иногда отправляли рабочих по льготным путевкам в санатории, если им требовалось лечение. Члены профсоюза имели право обсуждать с администрацией предприятий различные производственные проблемы, в число которых, однако, не входило составление петиций, отстаивающих права человека.

Все конторы были полны технического персонала — инженеров всевозможных подразделений и должностей. Считалось, что у них так много работы, что они не успевают ее делать. На самом деле это были обычные бюрократы-бездельники, которые протирали штаны в своих кабинетах и сидели на шее у трудового народа. Все эти бюрократы были членами коммунистической партии, которые часто выполняли тайные задания своей всемогущей организации. Секретарь партбюро тщательно прорабатывал и регламентировал все мельчайшие детали деятельности своих подопечных. Перед проведением открытых партийных собраний заранее согласовывались ответы на все вопросы, которые могут быть заданы в ходе их проведения. Заранее готовились списки выступающих, заранее было известно, о чем они будут говорить. Такова была «советская демократия в действии», фактически затыкавшая рот несогласным и нагло обманывавшая легковерных.

Я вступил в переписку с моей сестрой Идой, жившей в Дортмунде, и бывшей медсестрой Красного Креста Эрикой Ленц, у них сохранились кое-какие мои документы и военные награды. В 1958 году, через год, после того как я начал работать на шахте, мне дали первый за мою жизнь в Советском Союзе отпуск продолжительностью 24 дня. Я отправился в Литву, чтобы повидаться с отцом. Кроме того, мне нужно было забрать документы, связанные с моей службой в Вермахте, которые мать сумела сохранить. Она до конца своих дней верила, что когда-нибудь настанет день, когда я смогу ими воспользоваться. В те годы хранить такие вещи дома было небезопасно, и мне пришлось вложить документы в бутылку, герметично закупорить ее и закопать в землю в тайном месте. Я намеревался когда-нибудь выкопать ее и каким-нибудь образом переправить эти документы в посольство ФРГ в Москве.

Я поступил следующим образом. В декабре 1958 года я поехал поездом в Москву, где встретился с сотрудником западногерманского посольства господином Боком, которому передал мои военные документы. Меня угостили чаем, и одна дама поинтересовалась, холодно ли в Сибири. Я ответил ей, что мне становится еще холоднее при мысли о том, что скоро буду вынужден туда вернуться. Она заверила меня, что посольские работники сделают все возможное для того, что предоставить мне и моей семье въездную визу в Германию. Господин Бок спросил у меня, не болен ли я, потому что выгляжу очень бледным. Я ответил: «Станешь тут бледным, когда знаешь, что тебе придется возвращаться в Восточную Сибирь, где не знаешь, вернешься ли живым после рабочей смены в шахте!» Мой собеседник пообещал сделать для меня все, что в его силах. «Вы — немецкий гражданин, и никто не имеет права задерживать вас и заставлять жить там, где вы не желаете. Мы отправим ноту в советский МИД и потребуем вашего отъезда на родину!» Я не слишком поверил в его слова. Господин Бок дал мне новый костюм, свитер, ботинки и тридцать рублей. Он сказал, что я могу переодеться в посольстве, и посоветовал не брать вещей с собой, потому что когда я выйду, то меня обязательно обыщут. Я был беден и согласился принять подарки и последовал его совету. После того как сотрудница проводила меня до выхода и поцеловала на прощание, я, наконец, заставил себя выйти из посольства ФРГ.

Не успел я сделать и ста шагов, как меня остановили сотрудники советской госбезопасности, показавшие свои служебные удостоверения. Они отвели меня в отделение милиции, где подвергли обыску. Там они переписали номера рублевых банкнот, коротко допросили меня и отпустили. Когда я вернулся в Шеренков, меня вызвали к полковнику Дергачу, который также допросил меня. Он пожелал узнать, с кем из сотрудников западногерманского посольства я встречался и о чем с ними разговаривал. Я ответил, что они хотели узнать о месте моего рождения, спрашивали, являюсь ли я немцем по национальности, в каких частях Вермахта служил, в каких боях принимал участие и как оказался в Сибири. Полковник полюбопытствовал, зачем мне дали тридцать рублей. Я ответил, что, скорее всего, мне дали деньги на еду. После этого он отпустил меня, и я отправился на работу. Теперь я ждал, нетерпеливо считая дни до того счастливого момента, когда смогу вернуться в родную Германию. Тогда я не знал, что ждать мне придется целых 32 года!