Русский вечер - Нина Матвеевна Соротокина

поблескивал глазами, недавние события явно задели его за живое, но он не перебивал рассказчика, а только вскрикивал в горячности — «о, блинцы овсяные!». Геннадий вообще употреблял много междометий. У Желткова потом в голове долго, как белки в колесе, вертелись пословицы и присказки, и все про блины, например, «блин брюху не порча» или «не подбивай блин под овсяной клин».

Профессиональное ухо Геннадия Антоновича сразу уловило главное словосочетание — Михай из Бирюлева. Да и слово это — Бирюлево, — не лишено очарования, произносишь его и словно вишню сжевал и сейчас косточку выплюнешь. А у Геннадия были все основания любить этот район, поскольку он там вырос.

— Это же отличнейшее место! — восклицал он радостно. — А какие там сады! Царицино же рядом.

— Я обратился к вам как к своему человеку. Вы понимаете меня? Сейчас люди не любят обращаться в милицию.

— И дураки! — радостно крикнул Саянов и продолжил на той же ноте: — Там раньше железнодорожная ветка шла на московский коксогазовый завод, эта ветка и делила Бирюлево на восточный и западный районы. Я жил в Бирюлеве-Загорье, там был научный институт с питомниками, — он принялся крутить телефонный диск. — Очень в том институте хотели огородникам помочь. Все изобретали, как сливы и прочие косточковые собирать не руками, а механизмами.

— Люди боятся милиционеров, — настаивал Желтков. — Но как же без них? Нельзя без милиционеров! Мне нужен верный человек.

— Будет вам верный, — машинально повторил Саянов и вдруг, дозвонившись, заорал натужно: — Чалбыш? Петруш, ты? Здесь вот какое дело… Жену у человека похитили, а между прочим, твой район.

И стих до шепота. Более того, он прикрыл трубку ладонью, и никак нельзя было понять, от Желткова ли он таиться или сработала автоматическая привычка стеречь информацию.

— Все, договорился! — сказал он радостно Желткову. — Берите своего Джульбарса и едем. Ах, это сука? На возрасте дама…

Ехать пришлось в Царицынский район. В отделении милиции их дожидался верный человек Петр Чалбыш. Майор, но не скажешь, что солидный человек, потому что худ, возраст неопределенный и волосы какие-то рыжевато-белые. И не поймешь, то ли поседел человек на трудной работе, то ли они у него с такой нестойкой краской от рождения.

Желткову пришлось повторить свой рассказ, который, разумеется, несколько трансформировался. Сам он не был участником событий, хронологию их знал тоже с чужих слов. И не надо также забывать, что они с Вероникой были пострадавшей стороной. Поэтому для рассказа он и использовал страдательный залог. Он живописал Рим, аэропорт, незнакомца. Вероника уже не молода и бита временем, поэтому она поручила передать конверт Игорю своей подруге, а та не передала. Беспечность подруги была роковой. Игорь был похищен злоумышленниками. Движимая добрыми чувствами Вероника осталась ночевать у супруги похищенного, а на следующий день не вернулась домой. Ее тоже похитили. Надо немедленно ехать в ту квартиру и разбираться на месте. Это же воровская малина! Он, Желтков, считает, что надо туда ехать и арестовать негодяев.

— Арестуем, — коротко сказал Чалбыш, потом открыл ящик стола, порылся в нем и бросил на стол фотографии поверженного на землю мужчины. Желтков с ужасом понял, что это труп.

— Ваш? — коротко спросил майор.

— Что значит — наш?..

— Мужчина с признаками насильственной смерти. Возраст — около сорока лет. Срок давности трупа — два-три дня. Без документов. Ножевое ранение.

— Да я потерпевшего и не видел никогда! — возопил Желтков. — Почему вы решили, что он — наш?

— Потому что обнаружили его рядом — на Бирюлево-Товарной, под железнодорожной насыпью, вблизи угольного склада. И по времени, и по возрасту все совпадает. Как звали вашего?

— Ну почему нашего? Его звали Игорь Кроткий. Но к нам он не имеет никакого отношения. Как и тот труп — в конверте.

— Про труп в конверте вы ничего не говорили, — насторожился Чалбыш. — Давайте-ка все сначала. И лучше письменно. И заявление напишите — о похищении жены.

— Какое еще заявление? Мы должны поехать на квартиру Кроткого. И немедленно!

— Немедленно и поедем. А пока — вот вам лист бумаги.

21

Восстанавливая потом картину происшедшего, Вероника пыталась понять, почему две гориллы явились в дом сразу после звонка мнимой Елизаветы Петровны, буквально через двадцать минут, ну, может быть, через полчаса. Гориллы выглядели вполне человекообразно, схожесть с африканскими животными наблюдалась только в мрачном выражении лица, в жестком и подозрительном взгляде и в цвете тулова, конечно. Оба молодых человека были облачены в черную кожу, рубашки, обувь и щетина на мордах тоже были черными.

Нет, не могло их появление быть простым совпадением. Вывод напрашивался сам. Испуганная до невменяемости Надя, улучив минутку, сама известила их по телефону, мол, в четыре часа можно будет получить давно ожидаемый конверт. Этим и объясняется, что она тянула время — боялась, что гориллы не успеют выпрыгнуть из своей берлоги. Знай Вероника, что Игорева сожительница способна на такое предательство, она бы ни на секунду не спустила с нее глаз, в туалет бы с собой водила. А теперь что уж — дело сделано.

— Кто это? — спросил Лаврик, крепыш в приталенной куртке с серебряными пуговицами.

— Тетка из Саратова, — пискнула Надя, вид у нее был такой жалкий и угодливый, что Вероника невольно отвела глаза, а Второй, пожалеем на него человеческое имя ввиду полной незначительности данной персоны, коротко хохотнул и, подмигнув Лаврику, сказал:

— Точно из Саратова? А не из Рима? — и тут же поинтересовался озабоченно: — Что с баушкой делать? С собой возьмем или как?

— Ни-ни… здесь ее оставлять нельзя. Пусть в саду свежим воздухом подышит. Рассказывай, где встреча, — обратился он к Наде.

— Никуда я с вами не поеду, — перебила его Вероника. — Я вообще остановилась у подруги, а сюда попала, можно сказать, случайно. Наденька очень боялась, вот я и согласилась с ней переночевать. Вас, между прочим, и боялась. А теперь вы получите свой конверт…

— Какой конверт? Откуда ты знаешь, что это именно конверт?

— Ну, посылка, какая разница? А знаю, потому что Надя рассказала.

— А племяннице твоей язык-то ее болтливый — вырвем, — ласково сказал Лаврик. — Сейчас поедем все вместе и поговорим. Разобраться надо по-хорошему, посемейному. Я ведь вашему Игорьку не верю ни на грош. Это он Михаю может мозги пудрить по старой дружбе, а я воробей стреляный.

Лаврик имел право на особую точку зрения. И пострадал он больше, чем любой из их компании. Тот самый уголовный элемент, который застрелил в Риме Виктора и которому удалось бежать от бдительной итальянской полиции, был его родным братом. Брат засветился