Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева

— Женщины чуют, где запрятан клад, — отозвался польщенный Хамид. — Как увидят меня, так и тают, словно масло на горячей сковородке.

— Чем же ты их так берешь?

— А вы спросите у них, — отшутился Хамид. — Пчела летает над всем лугом, а мед собирает только с некоторых цветков.

— Вах, мужчины, что же это получается? Выходит, мы никчемные растения, и только Хамид у нас медоносный цветок.

— Так что, Байсунгур, не бойся, бери землю из Долохари. Это только Хамидова крыша впитывает влагу. Даже мои курицы вечно смотрят на его петуха!

— А корову Султан Таджи я никак не мог разлучить с его быком, — вставил и чабан Махмуд.

— Э, ничего вы не понимаете! Разве бешеная река крутит мельницу? — подмигнул Сафар. — Думаете, если Байсунгур молчит, так ему нечем привлечь женщин? А вспомните-ка хотя бы Парсанхай…

— Потише, потише, — поднял палец Байсунгур, — и камни на годекане имеют глаза, а земля уши. Я и так пострадал от Аминат. Так, значит, вы мне советуете брать землю из Долохари?

В то утро погода была как по заказу. Это был один из тех редких дней поздней осени, когда перед долгой непогодой природа вдруг посылает как подарок один прощальный сияющий солнечный день, словно бы на миг возвращая лето. И небо цвета бирюзы, и золотые слитки осенних деревьев, и прозрачная, сквозная даль, и теплое прикосновение солнечного луча, и стук молотка в ясном звонком воздухе, и звон лопат, и шум ссыпаемой земли — все это ласкало глаз и слух, веселило сердце.

В ауле Струна издавна существовал обычай — в день, когда дом покрывали крышей, здесь же на участке устраивать коллективный обед, который перерастал в настоящее празднество. Из каждой сакли несли всевозможные яства, причем каждая женщина выхвалялась перед другой своим кулинарным искусством.

Конечно, все это подготавливалось заранее. И пока молодые женщины таскали в мешках землю, старухи торопливо доваривали, дожаривали, допекали то, что было загодя состряпано их дочерьми для предстоящего пиршества: здесь был и хинкал с мясом, и творожное курзе, и оладьи, залитые урбечем, и круги овечьего сыра, и многое-многое другое.

А кроме того, женщины не без оснований рассчитывали, что обед этот, как и тот, что состоялся, когда закладывали фундамент дома, будет приправлен хитроумной шуткой, острой, как перец, для хозяев дома, и сладкой, как урбеч, для них, гостей.

Дело в том, что все знали о негласном сговоре между двумя самыми почтенными семьями и о их желании породниться. Однако почему-то обе семьи продолжали держать это в тайне от аула. Так же ни для кого не было секретом, что Байсунгур уже приходил к Садрудину сватать его дочь Хамиз за своего сына Алибулата и что, несмотря на обоюдное желание обеих сторон, эта хитрая лиса Умужат пока что так и не сказала последнего, окончательного слова.

Их разговор передавался из уст в уста, от слова до слова…

— До сих пор судьба посылала нам только сыновей, — сказал Байсунгур Садрудину. — Мы не в обиде на нее, но хотим, чтобы она исправила эту ошибку и подарила нам дочь.

— Мой старый, мой боевой друг, — сказал Садрудин Байсунгуру, — ты знаешь, что для меня нет большего счастья, чем породниться с тобой и твоей семьей. Ведь ты был мне другом в самые тяжелые годы. Какую бы чашу ни подносила нам судьба, с медом или ядом, мы выпивали ее поровну. Но все-таки надо спросить у дочери…

И Садрудин окликнул Хамиз. Однако вместо нее на пороге показалась Умужат.

— Позови дочь, — приказал ей муж. — Байсунгур пришел сватать ее за своего сына Алибулата.

— Вуя! — воскликнула Умужат, все это время подслушивающая за дверью. — Да она умрет от смущения. Разве ж так можно? Я должна подготовить бедную девочку.

— Байсунгур говорит, что наши дети любят друг друга. Так зачем же тянуть? — нетерпеливо сказал Садрудин, не привыкший к хитростям и уловкам.

— Байсунгур может поручиться только за своего сына, — с достоинством отвечала Умужат. — А что там в душе у моей дочери, даже я, мать, не знаю.

…Когда опечаленный Байсунгур ушел, Умужат набросилась на мужа:

— Ты что, или не среди людей вырос?! Разве можно так обесценивать свою дочь? Можно подумать, что ты привез на базар перезрелые абрикосы, на которые через час упадет цена. Зачем так спешить?

— Но ты же сама сказала, что дети любят друг друга и что лучшей семьи нет в ауле, — удивился Садрудин.

— Вуя, до чего все мужчины бестолковые! Это же я тебе сказала, а не Байсунгуру. Конечно, я хочу, чтобы они поженились. Но пусть Аминат еще не одну пару тапочек сносит, бегая к нам.

И обескураженному Садрудину ничего не оставалось, как отступить.

Между тем Умужат что ни день навещала соседку. Она, можно сказать, пропадала там, как в ведре ковш, как в кастрюле — поварешка; ласковая и услужливая, она, однако, лишь речь заходила о сватовстве дочери, превращалась в крепость, в которой много дверей, но неизвестно, какая куда ведет. Умужат не отнимала надежды, но и не давала слова.

Так продолжалось уже несколько месяцев, и аульчане, не менее самой Аминат изнуренные этой неопределенностью, надеялись, что сегодня наконец-то все разрешится.

И потому, как только во дворе расстелили паласы для обеда, нетерпеливая Патимат выкрикнула:

— Умужат, а почему мы не видим здесь твоей дочери?

Надо сказать, что невеста не имела права навещать дом жениха, пока его родители не пригласят ее и не накинут ей на голову платок.

Таким образом, отсутствие Хамиз могло рассматриваться как факт, что дело это между ними решенное.

Умужат и на этот раз вышла сухой из воды.

— У Хамиз что-то разболелась голова, — пропела она сочувственно. — Но мы с отцом за нее работаем.

— Нет, так дело не пойдет, — поддержала Патимат Патасултан. — Девушки, ну-ка приведите ее сюда. Пусть притащит хоть пару мешков земли.

— Правильно, — обрадовался Байсунгур, которому тоже не терпелось внести ясность в этот запутанный вопрос. — Пусть придет Хамиз, мы что-то давно ее не видели.

Девушки тут же вспорхнули и легкой стайкой полетели к аулу, а вернулись вместе с Хамиз. Заиграли зурна и барабан. Мужчины вытолкнули в круг Алибулата, а женщины — упирающуюся Хамиз.

— Какал пара! — выкрикнул кто-то. — Она к нему подходит, как бирюза к кольцу червонного золота.

— Вай! — растрогалась Аминат. — Не я ли тебе говорила: если спелый плод вовремя не сорвать с ветки, он упадет сам. Теперь уже не скрыться от людей. Как хочешь, а я бегу за платком.

И Аминат, торопливо вытирая о платье испачканные землей руки, как угорелая помчалась к своему дому, где