Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева

там ищешь? — спросил Алибулат. — Ну-ка, подними голову и взгляни наконец на меня. Или ты не рада моему приходу? — И парень, отбросив замок, схватил ее за руки.

— Не-е знаю, — пролепетала девушка, вырывая руки. — Не смотри на меня так.

Алибулат постоял в нерешительности, вздохнул и снова взялся за замок.

Наконец он развинтил его, и… на пол выкатилась горошина.

— Ой, горошина! — воскликнула Хамиз и присела на пол; подол ее платья, вздувшись на миг, опустился вокруг ее ног.

— Это ты, наверное, баловалась, когда была маленькая, — ласково сказал Алибулат, любуясь ею.

Но в этот момент в дверях появилась Умужат. Ее опытный взгляд сразу разобрался в обстановке. И смущение дочери, и юный порыв Алибулата — все это «работало» на ее замысел.

— Готово, Умужат-ункачу, — поднялся ей навстречу Алибулат. — Оказывается, в замок кто-то засунул горошину.

— Спасибо, Алибулат-дарман, — проговорила женщина, довольная, что ее затея удалась. — Подумать только! И как она могла туда попасть? Не иначе как Хамиз баловалась.

— Да что ты, мама! Я же не маленькая, — вспыхнула Хамиз.

Итак, маленькая горошина сделала свое большое дело: два юных сердца потянулись друг к другу.

С этого дня Алибулат, что ни час, под любым предлогом заглядывал к ним в дом.

С этого дня Хамиз не отходила от зеркала: то заплетала, то расплетала косы, расчесывала волосы то на прямой пробор, то на косой. Одно платье сменялось другим…

Ища нечаянной встречи с юношей, она по нескольку раз на дню бегала к роднику за водой. А на полевых работах проявила такое усердие, что Садрудин, хоть и негоже председателю отмечать свою дочь, вынужден был включить ее в список передовых колхозниц. Казалось бы, Умужат должна радоваться. Но постепенно радость ее стала переходить в беспокойство. Что, если люди подумают, будто Хамиз сама бегает за парнем? Только подай женщинам повод для сплетен — они обольют тебя такой грязью, что за всю жизнь не отмоешься. И еще — нельзя, чтобы они виделись наедине. Только при ней, только у нее на глазах… И потому Умужат, сама пустившая этого коня, теперь испугалась его быстрой скачки и стала понемножку придерживать поводья.

Вот и сейчас, послав дочь на участок, где закладывался фундамент, она уже раздумывала, правильно ли она поступила, и с беспокойством косилась на ворота: ей казалось, что дочь слишком долго не возвращается.

А между тем приготовления к праздничному обеду шли полным ходом. Хозяйка дома, взволнованная, раскрасневшаяся, в марлевой косынке, съехавшей набок, едва успевала отдавать распоряжения.

— Умужат, вон там в эмалированной кастрюле соты с медом… Патимат, подай-ка мне баранью голову. — И Аминат, сунув в огонь очага тонкую длинную лучину, стала палить шерсть на бараньей голове. Запах горелой шерсти и мяса сразу распространился по двору.

Умужат наконец-то дождалась дочери и, разумеется, не упустила возможности выставить ее в выгодном свете перед хозяйкой.

— Аминат, уркачу лучше получается у Хамиз. Ты не против, если она сделает? А я пока переберу крапиву, — и Умужат взяла в руки сито с крапивными листьями.

При этом Патасултан и Патимат многозначительно переглянулись.

— Эта хитроумная Умужат дала мне хороший урок, — зашептала Патимат, склонившись над саргасом, в котором она вместе с Патасултан перебирала бараньи внутренности. — «Хамиз лучше меня сделает», — передразнила она Умужат. — А я-то, а я-то… если что-нибудь поручают моим дочерям, сейчас же вскакиваю и говорю: «Лучше я сама, а то они еще испортят…»

— Клянусь тебе этой землей, что у нас под ногами, и землей, в которую мы все уйдем, что Умужат сегодня всю ночь не спала — учила дочь готовить уркачу, — зашептала Патасултан.

И обе женщины, перешептываясь, так низко склонились над саргасом, что их губы почти соприкасались, как у влюбленных.

Когда обед общими усилиями был готов, все эти яства понесли туда, где шла стройка. Там, на будущем дворе будущего дома, расстелили паласы, как скатерть-самобранку. А на ней возвышались целые горы угощенья на любой вкус: и пышные душистые ломти свежего, только что из печи хлеба, и зеленое, как майская трава, курзе из крапивы, и рассыпчатая, обильно политая маслом каша из кураги, и ярко-желтый, как солнце, хинкал из кукурузной муки, и медовое уркачу, приготовленное руками Хамиз, и в центре всего этого великолепия на огромном блюде вареная баранья голова.

Мужчины, поработавшие на славу, с жадностью набросились на еду.

— Дай-ка сюда баранью голову! Она так вкусно пахнет, что и мертвый проснется!

— Э, нет, это я заказывал, а тебе каша из кураги!

— Мало ли что заказывал! Не тому достается девушка, кто ее засватал, а тому, кто на ней женится.

И вот уже Магомед, самый старший за этим «столом», вытащил из-за голенища сапога нож: ему, как старшему, положено было разрезать и разделить между всеми это лакомое блюдо.

— Пусть стол этого дома всегда накрывается не беднее, чем сегодня! — торжественно произнес он и протянул первый кусок Алибулату как будущему хозяину дома. — Здесь тебе и кусочек глаза, чтобы ты всегда и везде был зорким, и кусочек уха, чтобы издалека слышал любой зов, и кусочек языка, чтобы мог ответить на этот зов. Пусть он шевелится только тогда, когда захочет говорить правду.

— Вай, Магомед! — не выдержала Умужат, желая поскорее выставить перед всеми таланты своей дочери. — Пока ты разделишь баранью голову, уркачу остынет. Как же тогда вытащишь ее из пиалы — она затвердеет, как стекло. Зря, что ли, старалась Хамиз, — и, сделав ударение на последней фразе, она взяла в руки пиалу и, воткнув чайную ложку в янтарную гущу, не без труда вытащила кусок, за которым вилась длинная спиральная нить.

И сразу сладко запахло летом, цветущим лугом, солнцем… И словно затрепетали над головами пчелиные крылышки.

— Вахбабай! — выкрикнул кто-то из мужчин. — И чего только не придумают женщины, чтобы лишний раз полакомиться медом!

— Пусть жизнь молодых в этом доме будет сладкой и ароматной! — вдруг громко сказала Патимат и, выхватив из рук ошеломленной Умужат ложку с уркачу, протянула ее Хамиз.

Это был выпад, явный и уже неприкрытый выпад против Умужат и Хамиз.

Патимат словно бы объявила всему аулу: «Как ни хитри, а мы-то все равно видим, что ты та самая куропатка, которая квохтаньем выдает свое гнездо».

Над «столом» воцарилась могильная тишина. Десятки глаз — сочувственных, осуждающих, насмешливых, завистливых, любопытных, да, прежде всего любопытных, — устремились на Умужат и Хамиз: как-то они теперь выкрутятся?

Хамиз вспыхнула, всхлипнула и, оттолкнув ложку, протянутую к самому ее рту, убежала…

Умужат так оторопела, что в первый момент не могла произнести ни слова. Но на помощь ей уже спешила Аминат: как-никак яд этой